– Как скажете, хозяин, – поклонился Соломон, сделал пассы, и Мэри превратилась в курицу.
– Мы не это имели в виду, почтенный Соломон, – спокойно заметил сэр Эшли.
И снова Соломон сделал пассы, и Мэри превратилась в индейку.
– И не это, – снова качнул головой сэр Эшли.
– А что, очень вкусная птица, – задвигал забралом Бродерик. А Канаванияма и дон Педро жадно сглотнули, да так, что чуть кадыки не выскочили.
– Только не очень хорошо поёт. Успокойтесь, сэры, саны и доны, – поднял руку сэр Эшли, – мы её не для кулинарных изысков превращаем, а в целях безопасности и эстетического наслаждения. Попробуйте ещё, Соломон.
И снова Соломон сделал пассы, и Мэри превратилась в канарейку.
– О! – поднял палец сэр Эшли. – Это то, что нужно. Спой, светик, не стыдись.
Мэри открыла рот и запела:
– У любви как у пташки крылья, её нельзя никак поймать, – сделала жест крылышком, как бы отдавая честь, и улетела, продолжая арию.
– Гриф, Гриф, – заорал сэр Эшли, – немедля поймать и заклевать, забить, растерзать!
– Грифа, хозяин, вы отпустили, – отсалютовал мечом Канаванияма.
– Вернуть! Бродерик, скачите!
– Куда!
– Соломон, куда ему скакать?
– Туда, куда она полетела, то есть туда, – и показал в направлении полёта Мэри-канарейки. – Всё поняли, о великие?
– Всё, милейший Соломон, только петь это бывшее очаровательное пугало будет не для нас.
– Мы её достанем, сэр Эшли, – гнусно улыбнулся Педро, а Канаванияма вновь взмахнул мечом и опять невзначай отрубил голову дону Педро. Та отлетела, недовольно вздохнула: «Опять то же самое… Слушай, сан, – сказала голова Педро, – с мечом поосторожней, а то голов не напасёшься».
Канаванияма поклонился, снял свою голову и кинул её на плечи дону Педро, а себе поставил голову дона Педро.
Посмотрел на это перемещение сэр Эшли:
– Нет, господа, боюсь, скрещивание самурая и колумбийского мафиозо непродуктивно. Это вам не ботаника. Соломон, восстановите справедливость.
Соломон сделал пассы, и головы поменялись местами и вернулись к своим хозяевам. Только в перевернутом состоянии. Макушки лежат прямо на плечах. Какая-то хрень получилась.
– Ошибочка вышла, о великий, – виновато развёл руками Соломон, а потом сделал пассы и восстановил справедливость.
– Сэр Эшли, по-моему, этот джинн несколько притомился, – сказал дон Педро, – пусть опять в бутылке передохнёт, пока у него самого голова на плечах сохранилась, – и провёл рукояткой ножа по усам.
А Канаванияма подскочил в воздух, ногой подкинул бутыль, поймал и протянул Соломону.
– И впрямь, – сказал сэр Эшли, – отдохните до поры до времени.
Поклонился Соломон, прижал руку к груди, превратился в дым и втянулся в бутылку, только нога торчит. Канаванияма пощекотал её мечом. Хихикнул Соломон из бутыли, и нога исчезла, а дон Педро, подобрав пробку, закупорил бутылку.
И тут снова прилетел Гриф и стал что-то докладывать сэру Эшли. Внимательно выслушал сэр Эшли Грифа, устремив взгляд в перспективу.
А между тем в деревне пугал идёт совещание. Пугала никак не могут приноровиться к своему новому двуногому положению. Кто-то, как, например, Мелинда, бразильская пугалиха, извиваясь в самбе, кружится вокруг Сяо Ляо, китайского пугала в шаолинском одеянии с лысой дыней на месте головы. А ковбой Джим в одной джинсовой штанине и с голой второй ногой выводит из стойла корову, вскакивает на неё, пробует продемонстрировать элементы родео, а когда корова его скидывает, да так, что он несколько раз ударяется о деревья, а потом киношно-замедленно падает на землю (а куда ещё падать), некоторое время лежит неподвижно, а потом открывает глаза и довольно говорит «О’кей». Короче говоря, все веселятся. Только Джумбо задумался.
– Ну, парни, – кричит Крис, – хватит развлекаться, идём выкапывать нашего заморского беленького.
– Не дело вы задумали, – качает головой Джумбо, – приедет хозяин Эшли со своими слугами и не то что две, а последнюю ногу отберёт.
– Перестань, старик, не смущай народ. Не нравится – отдай вторую ногу. А сейчас на двух ногах мы сможем быстрее добраться до берега и откопать нашего друга Ивана.
– О, мальчик, вторая нога ещё никому не прибавляла ума. Вот что я сделаю… – И он что-то прошептал на ухо Крису. Тот улыбнулся, а потом снял с лица улыбку, надел возмущение и закричал. Как-то чересчур возмущённо закричал. Как в Козлопупинском театре юного зрителя закричал:
– Старый трусливый чёрный! Дядя Том! Бичер Стоун по тебе плачет!
Джумбо откидывает вторую ногу и уходит:
– Прощайте, мои юные друзья, иду каяться к сэру Эшли. Может быть, он вас помилует.
– Предатель, – говорит ковбой Джим и вытаскивает кольт.
Сяо Ляо выбивает кольт ногой.
– Пусть идёт, – говорит Крис, – старый тупой нигер, привык, чтобы им командовали. Дождётся, что сэр Эшли ему вторую ногу оторвёт. Будет просто чёрным мусорным мешком.
Джумбо упрыгивает, а остальные двуногие пугала направляются к берегу, где закопан Иван.
Торчит Иван в песке, пригорюнившись, а на его плече, так же пригорюнившись, сидит Глафира. И тут подлетает канарейка и садится на другое плечо Ивана. Оглядела её Глафира с недоверием:
– Какая-то странная ворона. Маленькая и жёлтая.
А канарейка клюнула Ивана в губы:
– Не узнаёшь, дорогой?
– Голос навроде знаком, а обличье что-то не очень…
– Быстро же ты меня позабыл. А я в тебя навек влюблена. За что этот злобный старикашка и превратил меня в эту жёлтую птичку.
– Мэри! – вскричал Иван.
– Я, дорогой, я. Джинн со странным именем Соломон превратил меня по приказу сэра Эшли в канарейку.
– За что?
– За то, что я отказала ему в горячей и нежной любви. Потому что навек полюбила тебя, мой милый Иван Большие Размеры.
– Надо как-то выбираться из этой ямы, – сказал Иван, – а то рано или поздно этот сэр Эшли со своей шайкой нас достанут.
Глафира взлетела вверх и из-под крыла осмотрела окрестности.
– Кажись, к нам гости, – и показала вдаль.
Посмотрели туда Иван да Мэри, а там вдали, словно эскадрилья самолётов, летит стая грифов с невесть откуда взявшимися чёрными крестами на крыльях. А впереди летит уже знакомый нам Гриф.
И тут появляются двуногие пугала из деревни, идущие выручать Ивана. Спикировала на них стая грифов, и двуногие пугала упали на землю, прикрыв головы руками. Пролетели над ними грифы и направились к Ивану. Канарейка Мэри закрыла глаза:
– Прощай, моя первая любовь, Иван Большие Размеры.