Он изумлен, так и застыл с каталогом в руках:
– Господи, нет!
– Микки, я должна это выяснить. Я не обвиняю вас в краже, то есть, разумеется, у вас, наверное, была договоренность или папа сам подписал, разрешил вам их забрать. Мне все равно, как это вышло. Но я хочу найти их, вернуть, чтобы коллекция оставалась полной.
– Нет-нет, я их не брал и никаких соглашений ни с кем у меня не было, и с вашим отцом не было контракта. – Он выпрямился и заговорил тверже: – Как вам известно, коробки были доставлены мне после его инсульта, и, как вы сами сказали, он даже не помнит о них, так что он никоим образом не мог дать мне указаний, как распорядиться ими, а я бы до них и пальцем не дотронулся. – Он говорит искренне, он явно расстроен тем, что я посмела его заподозрить, и он, безусловно, держится как профессионал. – Вы понимаете, Сабрина?
– Кто-нибудь имел к ним доступ у вас дома? Может быть, в дом залезли? – поспешила я смягчить обвинение в адрес его семьи. – Из всех марблс пропали самые дорогие, как будто кто-то сверился с каталогом и выбрал их.
Чтобы не обижать меня, он сделал вид, будто поразмыслил над такой возможностью.
– Могу вас заверить, что ни я, ни другие люди в моем доме не могут быть причастны к пропаже марблс. Я никогда не открывал эти коробки. Они были сразу запечатаны и так запечатанными и покинули мой дом. Весь прошлый год они хранились в гараже, не на виду, никто к ним доступа не имел.
Я поверила ему. Но где же мне теперь искать пропавшие шарики?
Микки вернул мне каталог, и я тупо уставилась на открытую страницу, на красивый, с петлями и завитушками почерк отца. Виделось мне совсем другое: «Сабрина завтра пропустит уроки в связи с посещением врача». Видела я написанные от руки поздравительные открытки. Записки, порой попадавшиеся дома.
Я облизнула губы, щеки все еще полыхали от пережитого волнения, от того, что я, пусть как угодно вежливо, дерзнула обвинить этого человека в краже.
– Тогда еще один вопрос. Чтобы найти их, хорошо бы выяснить, кто их вам передал. Мы с мамой запаковали все, что хранилось в квартире, и эти коробки не попадались нам на глаза.
Он нахмурился, озадаченный.
– Вы все делали вдвоем? Никто не помогал? Родственники, профессиональные перевозчики?
Я покачала головой.
– Только мы вдвоем.
Он снова призадумался.
– Возможно, вы не знаете, каким образом вещи вашего отца попали ко мне на хранение.
– Мама сказала, что вы любезно предложили… Мне их положить негде, а она – у нее конечно же своя жизнь.
– Дело в том, что я не предлагал любезно, – возразил он вежливо, но в голубых глазах, сиявших на круглом лунообразном лице, мелькнула искорка. – Ваша мама немножко с вами хитрит, но я буду говорить прямо, тем более что вы явились сюда с этими… вопросами, и вполне справедливо, ведь коробки целый год пролежали у меня.
Я заерзала на стуле, окончательно смущенная, куда подевалась прежняя решительность.
– Ваши дядья, братья Фергюса, были недовольны тем, что его вещи хранятся у Джины. Они считали, что Джине их доверять нельзя, учитывая ее отношения с бывшим мужем. Но и Джина возражала: с какой стати отдавать вещи им, они, по ее мнению, вовсе не были близки с Фергюсом. В итоге мы сошлись на том, что коробки будут храниться у меня. Это устраивало обе стороны: я человек нейтральный и ко мне они относились без подозрения. Обычно я не берусь хранить чужое имущество, но к Фергюсу я привязан и потому согласился. к сожалению, семейные обстоятельства изменились и я больше не могу держать их у себя.
Я торопливо кивала, стараясь побороть смущение, и соображала, как это мама ни о чем меня не предупредила. Думала, что и Микки промолчит? Я-то, пока устраивала отца в больницу, не замечала разворачивавшегося вокруг семейного конфликта. Меня одно интересовало в ту пору: чтобы папе стало лучше. Я моталась из больницы в его квартиру, оттуда на работу, еще ведь дети, я полностью выматывалась, превратилась в зомби. Сфотографировала отцовскую мебель и продала через интернет, развозила кушетки по всему городу, встречалась с покупателями на Джордж-стрит ровно в пять, чтобы передать кофейный столик. Сколько дней ушло на то, чтобы отделить предназначенное на продажу от того, что решили сохранить. Я все больше узнавала о жизни отца, о его глубоко частной жизни, такой простой и обычной, если не считать тревожного количества шоколадных батончиков и малоприятное собрание дисков – никому не хочется знать, что папочка смотрит такие фильмы. Но никаких тайн не раскрывалось. Ни следа присутствия кого-то еще в этой квартире, помимо отца.
Я прочесывала все комнаты, каждый шкаф, каждый ящик, я продала все шкафчики, кроме встроенных в стену и намертво прибитых к полу. Я упаковала множество коробок и ни разу не наткнулась на шарики. Кто-то другой упаковал их и отправил Микки, не я и не мама, так кто же?
– Не знаю, чем я еще сумею помочь, Сабрина.
И я не знала.
– Единственная гипотеза – их не было в коробках в тот момент, когда вы отправляли их мне. Но если никто не участвовал в сборах, кроме тебя и мамы, то я не знаю, что и думать.
Но что он думал, было до боли очевидно. Он умел выражаться любезно, но если шарики прикарманила не я, выходит, это сделала мама, которая успела уже солгать мне о том, как и почему коробки вообще оказались у Микки.
Столько секретов, столько всего я не знала. Что еще от меня скрывали?
Хэмиша я увидел вновь, когда мне было уже девятнадцать. Не думал я, что, когда впервые сяду на самолет и впервые покину Ирландию с тех пор, как меня пятилетним ребенком привезли сюда на корабле, то случится это по такой причине.
К маме явился полицейский, которому позвонили из нашего посольства в Англии и сказали, что Фергюс Боггс найден в Лондоне мертвым и пусть кто-нибудь из родных приедет опознать тело.
– В Лондоне? Но Фергюс здесь!
Мама так раскричалась, что все сбежались к ней, а кто не прибежал к ней, те побежали искать меня. Я сидел в баре, выпивал и играл в расшибалочку, хотя полагалось мне торчать в мясной лавке у Мэтти. Я там был новичком, и на меня спихивали самую противную работу, промывать кишки, и в первое время с бодуна я только успевал добежать до туалета, чтобы проблеваться. К тому времени я уже не чувствовал дурноты, только скуку и убедился, что две-три кружки посреди дня помогают продержаться до вечера. Меня больше интересовало, какие сорта мяса Мэтти закупает, в эти вопросы я рад был бы вникнуть, поискал бы мясо получше, все собирался поговорить об этом с отчимом, но понимал, что он и слушать не станет, пока я не отбуду хотя бы год в задней части магазина среди этой вонищи.
Энгюс отыскал меня в пабе, сгреб, велел молчать, слушать ничего не желал, потащил домой, и я думал, неужто мне влетит за то, что отлучился в перерыв пропустить кружку, а должен был жрать бутерброды прямо возле лавки на заднем дворе. На крыльце нас встретил Дункан, дверь была широко распахнута. Мама заседала в гостиной в окружении взволнованных соседок, чайник кипел, на столе горячие лепешки. Трехлетний Джо пристроился у нее на колене, скакал вверх-вниз и пялил глаза, напуганный маминой истерикой. Все расступились передо мной, словно я – чудесное дитя, появления которого она всю жизнь ждала. Она смотрела на меня так, словно к ней приближался ангел во плоти, никогда я не видал в ней столько любви и нежности. Я чуть не усрался, все думал, что за хренотень тут творится.