Мама спустила Джо на пол и поднялась мне навстречу. Малыш цеплялся за ее ноги. Мама обеими руками обхватила мое лицо, руки у нее были горячие от многих литров чая, кожа огрубела после стольких лет мытья и стирки. Но ее лицо было как никогда ласковым, глаза – пронзительно голубые. Думаю, такой взгляд я подмечал у нее изредка, когда сам еще был маленьким, когда она смотрела на своих младенцев – думая, что ее никто не видит, – когда подносила ребенка к груди и они соединялись неразрывно, словно вели между собой безмолвный разговор. Не помню, чтобы она так смотрела на меня.
– Сыночек, – заговорила она нежно, с облегчением. – Ты живой.
И я фыркнул в ответ, я же понятия не имел, с чего это она вдруг, только и знал, что меня вытащили из паба ради этого бессмысленного, на мой взгляд, спектакля. Миссис Линч неодобрительно причмокнула, и я чуть ее не стукнул, потому что она конечно же спровоцировала маму.
Счастье мигом исчезло с маминого лица, и она влепила мне пощечину. Видимо, раскаяние на моем лице проступило недостаточно убедительно – и она врезала мне еще раз.
– Хватит, ма, – сказал Энгюс, оттаскивая меня в сторону. – Он же не знал. Он не знал.
– Чего я не знал?
– Приходил полицейский…
Маму усаживали обратно на ее место: горюющая пчелиная матка.
– Он сказал, что Фергюс Боггс найден в Лондоне мертвым, – продолжал Энгюс. Он сильно стукнул меня по плечу, потом сжал его. – Но ты ж не мертвый, с тобой все в порядке, да?
Я не мог ни слова произнести в ответ, сердце громко застучало. Я сразу понял, я знал, и все тут: это Хэмиш. Никто другой не назвался бы моим именем, а он мог назваться только моим и ничьим больше. Всегда были мы. Он и я. Я и он. Даже если мы сами этого не понимали, я понял это в тот момент, когда догадался, что он мертв. Почувствовал утрату гораздо горшую, чем тогда, когда он внезапно взял и уехал.
– Повеселее, а? – сказал Дункан нашим гостьям, и женщины размякли, увидели наконец во всем случившемся смешную сторону, заулыбались.
Только мама не смеялась. И я не смеялся. Мы заглянули друг другу в глаза. Мы оба знали.
И так я впервые отправился на самолете в другую страну. Было ветрено, нас трясло, я и думать забыл о Хэмише, быть бы живу, и как странно, прикидывал я, вот будет судьба, если я разобьюсь насмерть, отправившись проверить, что за покойник вздумал называться моим именем.
Шеймус, сын миссис Смит, жил в Лондоне, и с ним договорились, что он пустит меня пожить несколько дней. Уж не знаю, что он рассказывал о себе своей мамочке, но вряд ли правду: жить в сыром викторианском особняке всемером в одной комнате – вряд ли это так уж круто. И я сразу же отправился на ночь погулять, не было охоты укладываться спать у них на полу. В ирландский бар, куда мне все советовали пойти, я не пошел, чтобы не вляпаться в историю, а вместо этого стал расспрашивать с английским акцентом, где тут играют в марблс, и отыскал «Бриклейер армз». До того я часами шатался по улицам, понимая, что каждая минута приближает меня к встрече с Хэмишем, – и то молился, чтобы время замедлилось, то начинал его торопить.
Я сыграл в шарики с местными, в самую простую игру – расшибалочку, я играл в нее в пабе во время обеда. Поверить не могу: день все длится, а я уже в другой стране, мне предстоит опознать тело того, кто называл себя мной, я сам словно успел стать другим человеком.
Игроков может быть от двух до четырех, мы играли втроем, пока третий не проблевался и не рухнул спать в углу, струйка мочи потекла по его ноге. Остались мы вдвоем с парнем по имени Джордж, который упорно именовал меня Падди, будто не знал, что это обидно. Но черт с ним, зато я обыграл его в пух и прах. Тут особого умения не требуется: шарики нужно бросать, а не пулять ими. Шарики среднего размера – вышибалы, первый игрок бросает свой шарик, второй пытается попасть по нему и так далее. Даже это Джорджу дается с трудом, слишком много он выпил. Если противник попадает по вышибале, игрок отдает ему шарик, но другой, не вышибалу. Вышибалу так получить нельзя, в том-то и загвоздка: единственный шарик Джорджа, который мне нужен, – вышибала. А вышибалам все сходит с рук, даже убийство, как говорится.
Его вышибала – чешская пулелейка [1] с морозным узором, Джордж что-то такое пояснил про кислотную ванну. Я спросил, не продаст ли он мне вышибалу, и он сказал – нет, он мне так его даст. Я рассказал ему, зачем приехал и кого, как я думаю, мне предстоит опознать. Он посочувствовал, сказал, ему довелось однажды видеть порубленный на куски труп, а я призадумался, пришлось ли ему тоже кого-то опознавать или это как-то связанно с его образом жизни – да уж не сам ли он и порубил человека на куски. Этот рассказ меня, как ни странно, не отпугнул, а получив в подарок пулелейку, я несколько приободрился. Сунул шарик в карман и, проплутав почти два часа по лондонским улицам, наконец ввалился в четыре утра к конуру Шеймуса Смита, добрался до своего места, переступая через спящих. Один из парней, думая, что никто не слышит, так и дрочил все время.
Четыре часа спустя в морге: мертвое нагое тело Хэмиша распростерто передо мной на прозекторском столе. Коронер показал мне только его лицо, но я спустил простыню намного ниже: у Хэмиша возле пупка родинка в форме Австралии, вообще-то не так уж похоже на Австралию, но зачем портить славную шутку. «Двинемся к югу?» – говаривал Хэмиш девчонкам, и сейчас я слышал его слова так отчетливо, будто и губы его пошевелились. Я улыбнулся, вспоминая брата, все, что было связано с ним хорошего, а коронер зыркнул сердито: наверное, решил, что я рад его смерти.
– Мне припомнилась одна его шуточка, – пояснил я.
Тогда он напустил на себя выражение – вроде как ему все равно, он тут по службе, а чужие переживания его не касаются.
Я нащупал в кармане чешскую пулелейку.
– Его застрелили? – спросил я. Я и раньше думал, если Хэмишу суждено уйти раньше срока, он бы предпочел пулю, словно ковбой, – он вестерны любил.
– Нет. Или вы нашли пулевое отверстие? – спросил он таким тоном, словно оборонялся, словно я упрекал его в недосмотре.
– Нет.
– Значит, нет.
– Что же с ним случилось?
– Узнаете у полицейских. – Он снова накрыл ему лицо. Мы не виделись четыре года, но я не сумел бы сказать, сильно ли Хэмиш за это время изменился: лицо его раздулось и было все в синяках, я едва узнал его. То есть я понимал, что это и есть он, но не мог сказать, как выглядел при жизни этот ставший на четыре года старше Хэмиш. Говорили, он пробыл в воде два дня, а то и дольше, поскольку тело само всплыло и уже начало разлагаться. Полицейский офицер, который разговаривал со мной после опознания, сказал, что кожа со стопы сошла целиком, будто носок, но тут я отключил звук. Яснее всего я запомнил вот что: никто не сообщил об исчезновении, никто не искал его.