– Они решили, что погиб мой отец? – Правильно ли я поняла Мэтти?
– Вроде как старина Хэмиш называл себя в Лондоне Фергюсом. Бог его знает зачем, но, если наживешь себе столько врагов, сколько этот парень, придется и по десять раз менять имя. Если б он не помер, наверное, он бы всех братьев имена перебрал.
Сердце застучало: совершенно очевидно, что это как-то связано с «запасным именем», которое придумал себе мой отец.
– Кстати, про Хэмиша О’Нила я кое-что вспомнил, – сказал вдруг Мэтти. – Забавно, что ты про него спросила. Я так и подумал, когда ты заговорила, что чем-то оно мне знакомо. Такая вот история, – оживившись, он заерзал в кресле. – Я слыхал, этот парень, Хэмиш О’Нил, играл в марблс в наших местах. Ничего особенного, но Хэмиш – имя редкое, как услышишь, обращаешь внимание, а О’Нил – девичья фамилия Молли, до того как она стала Боггс, а потом уж Дойл. Ничего вроде как не значит, но я сказал об этом Молли. Я был пьян, может, не стоило ей об этом говорить, это было на свадьбе, как раз на свадьбе Фергюса, и не обижайся за свою маму, но уж так там все было церемонно, что я напился, вот язык и развязался. Я сказал ей, а она подозвала к себе твоего папу, а он весь в шикарном синем костюме и в рубашке с оборками, вылитый педик, заговорила с ним и вдруг как смажет его по лицу. «Ты не он» – вот что она ему сказала.
Он хохотал, захлебывался от смеха, представляя, как мой отец в день собственной свадьбы получил от матери затрещину. У меня на глазах выступили слезы, и я поспешно их сморгнула.
– Поставила его на место, – сказал он, утирая глаза. – Я так и не выяснил, он ли играл под этим именем или кто другой, совпадение, как говорится, но из взрослых мало кто играл, во всяком случае не в наших местах. А он-то с дурачьих лет только и знал, что катать шарики, еле домой к ужину загонишь. На день рождения, на Рождество никогда не просил ничего, кроме чертовых шариков. Все мальчишки одинаковы, но он был хуже всех, потому что был лучшим. Таскался по всяким притонам вместе с Хэмишем, Хэмиш взял его под крыло, типа он агент, зарабатывает денежки на младшем брате. Я говорил твоему отцу, когда он подрос: будешь играть в эти чертовы шарики, никогда не женишься. После смерти Хэмиша он завязал. Хоть какая-то от этого польза.
Я пришла к Мэтти, чтобы заглянуть в жизнь моего отца, что-то о нем узнать, и не была уверена, получила ли я ответ. Но если Хэмиш назывался в Лондоне именем Фергюса, понятно, почему отец назывался его именем, играя в шарики. Из уважения? В знак памяти? Чтобы почтить его? В каком-то смысле – вернуть к жизни? И теперь понятно, почему папа держал игру в секрете, раз все вокруг требовали, чтобы он ее бросил. Но с какой стати он продолжал играть, уже став взрослым?
– Как папа отнесся к тому, что Хэмиш использовал его имя?
– Вот я этого не понимаю, но он это воспринял как комплимент. Горд был до усрачки, что Хэмиш украл у него имя. Типа Хэмиш его особо отметил. Даже на похоронах грудь колесом. Глупый мальчишка, не соображал, сколько неприятностей ему брат причинил, позаимствовав его имя. Сунулся бы Фергюс куда не надо, и его бы там убили, приняв за того самого. Типично для Хэмиша. Настоящая пиявка, говорю тебе. Высосет человека досуха и пошел себе дальше.
Долгая пауза.
– Как вы познакомились с бабушкой? – спросила я вдруг, пытаясь понять, с какой стати она вышла за этого человека после смерти первого мужа.
– В мясной лавке. Она покупала у меня.
Только и всего.
– Настоящая любовь: решиться взять в жены мать четырех детей, – сказала я, стараясь найти в этой истории что-то хорошее.
– Этих-то четырех щенков? – переспросил он. – Черт побери, ей здорово повезло, что я вообще на ней женился.
Я огляделась. Все просто, чисто, он держал свое жилье в порядке.
– Скоро придет Лора, – сказал он, подметив мой взгляд. – Дочка Томми.
– А, да. Конечно. – Я попыталась сообразить, когда в последний раз видела двоюродную сестру.
– Она приходит по пятницам, Кристина по понедельникам, а в другие дни заглядывают мальчики, проверяют, вдруг я уже перекинулся и черви полезли из глаз. Затем меня сюда и перевезли – Лора живет на той стороне двора, так ей удобнее за мной присматривать, чтоб в беду не попал. – Он опять засмеялся. – «Ты в порядке, дедушка? Дед, ты еще живой?» Хорошие ребята – мои Дойлы, детки Томми и Бобби. Правда, Бобби больше со своей хозяйкой не живет, слыхала?
Я покачала головой.
– Это меня не порадовало, она мне нравилась. Но Бобби по части юбок ненасытен – зато Джо их не любит. Он у нас извращенец, это ты знаешь?
– Да, я знаю, он гей.
– По мне, в этом его мать виновата, все время держала на коротком поводке, туда не ходи, того не делай. Весь остальной выводок ходил куда вздумается и рос на воле.
– Думаю, он бы стал геем, как бы она его ни воспитывала, – сказала я. Я была уже сыта этим стариканом по горло.
Он засмеялся.
– Он тоже так говорит, но почем знать.
Снова молчание. Неловкое молчание. Мы оба исчерпали темы для разговора.
– Как твой отец?
– Все хорошо.
– Все так же ничего толком не помнит?
– Кое-что не помнит.
– Оно бы и не беда, – сказал он грустно, обращаясь больше к самому себе. – Но они бы хотели, чтобы он их вспомнил. Только об этом и думают.
– Кто?
– Мальчики Боггсы. Мальчики Дойлы.
– Конечно же отец их помнит.
– Последние годы он забыл.
– Мне казалось, в последние годы они не были близки, – заметила я.
– Как раз и были! – возмутился он так, словно я упрекнула его во лжи. – В самые последние годы стали снова часто встречаться. Играли в шарики, можешь себе представить? С его новой подружкой. Она им всем понравилась. Ты уж за свою маму не обижайся, но они говорили, эта ему больше подходит. Всех ребят собрала. И он это забыл? – Он поглядел на меня так, словно не в силах был поверить в такой провал памяти.
Я покачала головой, окончательно растерявшись.
– Вы знаете ее имя?
– Кого?
– Его… подружки. Этой женщины.
– А, ее. – Он помахал рукой, словно отбрасывая мой вопрос. – Никогда с ней не встречался. Мальчики знают, они тебе скажут.
С неубедительным «передай маме, что я про нее спрашивал» он запер за мной дверь, и я едва разминулась с кузиной Лорой, которая с пылесосом, ведром и шваброй пересекала двор, направляясь из своей квартиры к деду. Я села в машину, голова гудела от всего, что довелось услышать.
Я поискала в своем телефоне номер дяди Энгюса. Он мой крестный, с ним я общалась больше, чем с другими, – то есть мы обменивались поздравительными эсэмэсками, когда не забывали о дне рождения.
Набрав его номер, я прижала трубку к уху и слушала стук своего сердца. Привет, дядя Энгюс, это Сабрина, я почти год не давала о себе знать, но только что выяснилось, что вы с папой успели снова подружиться до того, как с ним случился инсульт, а еще я только что услышала, что вы были знакомы с его подругой. Не могли бы вы мне сказать, кто она? А то я ничего не знаю. Я у вас единственная – если не считать папу, – кто ничего не знает.