Она идет впереди. По мере того как они поднимаются вверх, на лестнице становится все темнее и темнее. В конце концов их силуэты тонут в темноте.
Длинноволосый молодой человек в джинсах выходит наконец из телефонной кабины. Почти согнувшись пополам, он прислоняется к стене. Парень окидывает мрачным взглядом консьержку. Толстуха изо всех сил пытается сохранить важный вид. Она вновь запахивает разъезжающиеся на груди полы цветастого халата. Женщина из кожи вон лезет, чтобы заставить себя уважать. Однако все ее усилия напрасны.
— Сегодня ночью у вас было настоящее сборище, — говорит она. — Я напишу вашим родителям. К вам ходит слишком много народа… Зачем? Я-то знаю, что добром это не кончится.
Парень чешет босой правой ногой левую ногу. Он делает презрительную гримасу на лице и затем проводит ладонью по лохматой голове.
— Ваши родители сняли однокомнатную квартиру для вас, а не для этого сброда… Нескольких мерзавцев…
Немного помедлив, она произносит:
— …и наркоманов.
Пожав плечами, молодой человек делает в ее адрес непристойный жест.
Она в ужасе отшатывается.
— Негодяй! Вы меня не запугаете. У меня хорошие отношения с полицией. Я еще не обращалась к ним за помощью. Ваши родители очень щедрые люди… Но всему приходит конец. Полиция сразу определит, чем это воняет у вас в комнате. И отыщет ваши поганые сигареты с наркотой.
— Вы не знаете, как пахнет белый табак? — спрашивает молодой человек. — Конечно, такая рыжая кобыла, как вы, не может ничего знать о белых женщинах и о том, чем они пахнут. Старая карга! Толстая корова! Надо еще успеть вызвать полицию… Пока вас не…
И он снова показывает жестом: «не замочили».
Они смотрят в упор друг на друга. Два хищника.
Мадемуазель Мюллер останавливается на площадке четвертого этажа.
— Это здесь.
Она открывает дверь. Роберт как завороженный следит за ее движениями.
— Входите…
Он проходит в просторную комнату с белыми стенами. Оранжевые шторы по обе стороны широкого оконного проема. До его слуха доносятся приглушенные звуки улицы. Часть комнаты занимает широкая тахта, прикрытая меховым покрывалом. На полу лежит ковер с современным рисунком.
Комната идет кругами перед глазами Роберта.
— Присаживайтесь — говорит немка. — Снимите ботинки… И ваш пиджак тоже…
«Что со мной случилось? — думает Роберт. — В чем дело?»
Он нагибается, чтобы снять обувь, и его глаза закрывает огненная пелена.
— Осторожнее…
Немка успевает подхватить его.
— Если вы упадете, я не смогу положить вас на постель. Не двигайтесь… Я помогу вам.
В другое время он стал бы протестовать: «что вы, нет», «нет, не надо».
Мадемуазель Мюллер встает на колени. На его ботинках слишком туго завязаны шнурки.
— Зато не потеряешь…
Ботинки падают на пол. Немка выпрямляется.
— Вставайте, — говорит она. — Ну, еще одно усилие.
Он встает. Снимает пиджак. Она тут же вешает его на плечики.
— Ваш пиджак промок до нитки… Скиньте с себя рубашку… Скорее…
На мокрой насквозь рубашке расплылись бесформенные темные пятна. Подкладка все-таки полиняла.
— Я замочу рубашку в холодной воде.
Женщина волнуется.
— Мне так много надо было сделать за этот день. У меня сегодня выходной.
— Я очень сожалею, — говорит он. — И благодарю!
— У вас какой рост?
— Метр семьдесят…
— Вам придется подвернуть рукава, потому что его рост был не меньше метра восьмидесяти двух. Ваши брюки…
Расстегивать и снимать брюки перед женщиной значило для него то же, что подготовка к пребыванию в камере предварительного заключения.
Он натягивает пижаму. Ему приходится закреплять пояс штанов маленькой булавкой. Он подвертывает рукава.
Немка снимает с тахты меховое покрывало. Она аккуратно складывает его.
— Если вас знобит, я могу выключить кондиционер. Ложитесь.
Прикосновение к чужой постели. Свежие простыни и наволочки. Признательность и досада. Перед его мысленным взором словно из темноты возникают картины из далекого детства. Ему хотелось навсегда вычеркнуть его из памяти. Порядок, наведенный в незнакомом жилище, успокаивает его. Все здесь функционально и продуманно, ничего лишнего.
— У вас уютно… — произносит он.
У Анук в комнате всегда беспорядок. В детстве кормилица, а затем гувернантки прибирали в ее спальне. И теперь у нее укоренилась привычка бросать все где попало. Ведь всегда имеется кто-то рядом, чтобы поднять и положить вещь на место.
Немка улыбается и произносит:
— После войны наведение порядка стало для меня своего рода манией. Я испытываю потребность в том, чтобы все вокруг меня было чисто и прибрано. Я пережила немало горя.
Она выходит из комнаты и возвращается с градусником в руке.
— Откройте рот…
Ловким движением она вставляет ему в рот маленький термометр, похожий на свисток.
— 39 и 2,— произносит она по-немецки. — Я неплохо говорю по-английски. Однако перехожу на родной язык, чтобы считать. Я представляю себе цифры только на немецком. Лишь бы у вас не было тифа. Тогда придется делать дезинфекцию. А я только что внесла последний взнос за мебель… Не говоря уже о ковре… Видите, какой у меня красивый ковер?
Она присаживается на кончик тахты и смотрит на него в упор.
— Скажите…
— Что вы хотите узнать?
Она медлит с ответом.
— Вы, случайно, не убили свою жену? Со стороны ваше поведение кажется весьма подозрительным.
— Убить ее? Нет.
Она продолжает:
— Скажите мне правду. Хватит мне вешать лапшу на уши… Вы такой странный. От чего вы бежите? Вы избили ее?
— Мы даже не поругались. Простое стечение обстоятельств.
Она качает головой.
— Вас разыскивает полиция?
— Нет. Я не торговец наркотиками и не преступник. Сегодня утром я всего-навсего струсил. Вот и все. Я не хотел объясняться с женой.
Хельга улыбается. Словно небо после грозы лицо женщины светлеет.
— Везет же мне на слабаков… Видимо, я привлекаю их чем-то…
Она встает.
— Тем хуже. У каждого своя судьба. Я сейчас уйду. Никому не открывайте дверь. Если постучит кто-то, не отзывайтесь. У меня есть ключи. В Вашингтоне много ограблений. Вы открываете на звонок в дверь и получаете удар по голове. Американцы никогда вам об этом не расскажут. Преступность — это их беда. Я скоро вернусь. Доктор живет неподалеку. К сожалению, по телефону мне будет трудно ему объяснить, что с вами. Лучше я схожу к нему… До скорого.