Дверь в апартаменты центуриона – целый ряд комнат на первом этаже – была распахнута. Через дверной проем Квинт увидел, как Коракс сидит за столом, жадно наворачивая хлеб с медом. Его слуга, неразговорчивый раб, ждал рядом. Когда Квинт хотел постучать, Коракс повернул голову.
– Это ты, Креспо? – пролаял он.
– Так точно.
Квинт постучал, чувствуя себя идиотом.
– Хватит торчать за дверью. Заходи.
Коракс внимательно посмотрел на юношу, когда тот приблизился, и Квинт внутренне содрогнулся, еще раз пожалев, что был так невоздержан в прошлую ночь. Он остановился в нескольких шагах от командира и отсалютовал.
– Центурион!
Последовала короткая пауза, и Квинт почувствовал, как по лбу покатились бусинки пота. Конечно, пришлось стоять и не шевелиться, пока Коракс прослеживал их полный путь.
– Ты хотел меня видеть?
– Так точно.
– Странно. Выглядишь так, будто всю ночь бухал.
– Я, э-э-э… – замычал Квинт.
«Что толку врать?» – решил он. Коракс не слепой и чувствует запах.
– Так точно.
Центурион сжал губы.
– Несмотря на мой приказ?
– Так точно. Я сожалею, центурион.
– Впрочем, ты пришел не доложить, что делал ночью.
– Так точно. – Квинт протянул свиток пергамента, который держал в правой руке.
– Что это?
– Список заговорщиков, стремящихся передать город карфагенянам.
Тут Коракс проявил определенно больше интереса.
– Откуда ты его взял?
– От содержателя таверны.
Центурион приподнял бровь – Квинт надеялся, что не от недоверия.
– Не той ли дыры, где вы пили?
– Так точно.
– Лучше бы тебе найти хорошее объяснение всему этому, – предупредил Коракс суровым тоном. – Выкладывай все, да побыстрее.
Тут солдат решил, что, если вытрет пот, хуже не будет. Сделав это, он еще раз повторил, как они с Урцием спасли дочь Терсита, и как трудно было не воспользоваться предложением хозяина таверны. При рассказе о том, как часовые выпустили их почти без вопросов, юноше показалось, что губы Коракса дернулись. Однако это была единственная реакция центуриона, пока он излагал свою историю. Когда Квинт закончил, Коракс протянул руку.
– Дай сюда.
Юноша торопливо повиновался. В животе у него горело, пока Коракс читал список. Если центурион не поверил, весь контуберний ждет суровое наказание. И даже если поверил, их ждет расплата.
– Ты веришь этому типу, Терситу?
– Так точно.
Центурион в задумчивости провел пальцем по губам.
Квинт снова вспотел.
Прошла, казалось, вечность, пока Коракс не вперил в него свои глубоко посаженные глаза.
– За годы военной службы я понял одно, Креспо: честный солдат не обязательно хорош в бою. Верно и обратное. Хороший боец не обязательно достойный, честный человек. Для солдата редкость быть и тем, и другим. Теперь мы оба знаем, что ты пошел в гастаты под ложным предлогом, и это означает, что ты лжец.
Он помолчал, желая посмотреть, как мужчина попытается опровергнуть обвинение.
Но Квинт закусил губу, и Коракс продолжил:
– Так почему я должен верить твоему дикому пьяному рассказу? Можешь себе представить реакцию Пинария, если я притащу тебя к нему, а твоя история окажется большой дымящейся кучей дерьма?
– Он не будет рад, центурион.
– Ха! Пинария не радуют болваны.
Снова молчание, во время которого Квинт не сводил глаз с Коракса.
– Как ты думаешь, какого наказания ты и твои друзья заслужили?
– Для начала порки, центурион…
Командир прервал его, не дав договорить:
– Сколько ударов?
– Не меньше двадцати.
– Или тридцати, – холодно добавил Коракс. – Что еще?
Боец старался не думать о страшной боли от стольких ударов.
– Пожалуй, чистка сортиров. И дополнительные наряды в караул. Ячменный рацион вместо пшеницы.
Коракс удовлетворенно кивал.
– Да, будет неплохо.
Квинт зафиксировал колени, стараясь подавить тошноту, которая поднималась из протестующего желудка. Его приход к центуриону не удался. Он, Урций и остальные понесут наказание от Коракса, и одним богам известно, сколько легионеров погибнет, когда в ближайшем будущем темной ночью в город прокрадутся карфагеняне.
– Может быть, ты не лжец, но также и не дурак. А только дурак пришел бы ко мне с такой сумасбродной историей, зная, что последствия разоблачения в нарушении приказа будут так суровы.
– Центурион?
– Я верю тебе, Креспо.
– Так точно, – сказал Квинт, чувствуя себя еще тупее.
– Вы все равно не избежите наказания, однако если говнюки из списка Терсита подтвердят твои слова, я посмотрю на ваш проступок более снисходительно. Впрочем, прежде чем мы пойдем к Пинарию, отведи меня к Терситу. Хочу оценить его сам.
Коракс отодвинул стол и встал.
– Нагрудник, – приказал он рабу.
Квинт метнулся между ними прежде, чем его предостерег от этого инстинкт.
– Прошу прощения, центурион, но, думаю, это не очень хорошая идея.
Коракс не выразил удовольствия, но махнул рукой рабу, чтобы оставался на месте.
– Объясни.
– Терсит сказал, что все следят друг за другом. Если к нему в таверну ни с того ни с сего придет римский центурион, на него падет подозрение. И когда Пинарий начнет действовать, он, наверное, уже будет мертв.
– Я не пролью об этом много слез, – сказал Коракс. – Он не римлянин.
Юноша собрал все свое мужество.
– Да, центурион, но я обещал ему сделать все, что в моих силах, ради его безопасности и безопасности его семьи и друзей.
– Значит, ты взял на себя нарушение приказов, а также пожаловал римское гражданство половине Энны, – проговорил Коракс, раздув ноздри.
Квинт не посмел ответить. «Я пытался», – подумал он.
– Положи обратно, откуда взял, хрен с ним! – махнул рукой Коракс рабу. – Принеси мой старый плащ. Тот, с дырой на спине. – Он насмешливо посмотрел на Квинта. – Доволен?
Юноша посмотрел на поношенный плащ, который раб достал из сундука.
– Он выглядит превосходно, центурион.
– Хорошо. Отведи меня к Терситу как можно быстрее. Позже утром состоится народное собрание. Пинарий вызвал городское руководство и потребовал, чтобы все взрослые мужского пола собрались на агоре. Должно состояться голосование, следует ли передавать ключи от города его жителям. Ситуация будет явно неустойчивая, поэтому должен присутствовать весь гарнизон. Пинарий уверен, что сторонники верности Риму победят, если только большинство не испугается выразить свое мнение публично. До сих пор я был согласен с Пинарием, но то, что ты рассказал, все меняет. Возможен бунт. Пусть даже эти шлюхины сыны не восстанут – разница небольшая: сегодня они проголосуют за Рим, а на следующую ночь откроют ворота врагам.