Началось слушание по делу Стефана Кугелькопфа, обвиняемого в соитии с суккубом. С завидным терпением Конрад выдержал надоевший до оскомины ритуал допроса свидетелей, произносящих заведомо желанные для инквизиции речи. Порой его веки тяжелели, и он незаметно от присутствующих погружался в собственные раздумья, мысленно уносясь прочь от опостылевшего зала суда. Он вновь был молод, полон сил и несбыточных надежд, в его сердце пылал огонь, оно билось, оно прокачивало кровь.
Оно любило.
Он вновь шел по затаенным лесным тропам с любимой женщиной.
Которая…
— Свободный город, слушая дело против Стефана Кугелькопфа, постановил привлечь подозреваемого в колдовстве к публичному испытанию водой, дабы он сознался в предписываемых ему преступлениях, — ворвался в его воспоминания занудный голос клирика-секретаря, оглашающего решения суда.
Жадная до чужих страданий толпа восторженно взревела. Конрад вздрогнул и вернулся в реальность.
Первого несчастного, жалобно стенающего и молящего о пощаде, стражники вытолкали из зала суда. Следом за ним проследовал десяток любопытных глаз, желающих насладиться зрелищем. Пытка водой давала порой неожиданные результаты.
В тот момент, когда стражники закрывали за уходящими двери, в зал проскользнул неизвестный, богато одетый вельможа. Протянув ближайшему стражнику небольшой кошелек, нетерпеливым жестом приказал расчистить ему место на скамье, что было сделано незамедлительно. Но незнакомец не спешил садиться. Поднявшись на цыпочки, он внимательно рассматривал лица людей, оставшихся в судебном зале для дальнейших слушаний.
Епископ, находясь довольно далеко от входа, был вынужден прищурить глаза, но расстояние и тусклое освещение зала не позволяли ему узнать вошедшего. По нетерпеливым жестам он понял лишь, что незнакомец сильно взволнован и что пристальный взгляд молодого мужчины направлен в тот угол зала, где сидит белокурая красотка. Однако он не торопился протиснуться к ней, а вместо этого как будто успокоился и присел на скамью.
«Как интересно… О существовании любовного треугольника я и не мечтал», — прошептал себе под нос епископ и, в предвкушении грядущего наслаждения, довольно потянулся.
Вторым слушалось дело Якова Циммерманна. Объявляя об этом, сонный клирик прикрыл рот, чтобы подавить невольный зевок. Время заседаний близилось к обеду, и уставшему послушнику явно требовался перерыв.
«Как все относительно, — мелькнуло в голове у Конрада. — Если бы сейчас недалекого писаку заковать в кандалы и обвинить в нелепости, противоречащей Священному Писанию, все его помыслы были бы о глотке свежего воздуха и о ясном небе, сияющем над головой, а не о постной монастырской похлебке».
Представив воочию эту картину, епископ по-детски засмеялся, но, почувствовав на себе косой и колючий инквизиторский взгляд, прикрыл губы шелковым платком. Наклонившись к испанцу, он прошептал:
— Не откажите, святой отец, в любезности и примите мое предложение разделить сегодняшнюю вечернюю трапезу. Полагаю, что за приятным времяпровождением мы не преминем обсудить пару насущных проблем, касающихся наметившегося еретического раскола в судебном праве, насаждаемого достопочтимым месье Кольбером.
Змеиные губы инквизитора двусмысленно сжались в тонкие линии. Бегающие жадные глазки на секунду замерли в нерешительности. Поразмыслив о последствиях отказа, он нехотя принял приглашение на ужин.
Епископ довольно улыбнулся. Манипулировать людьми доставляло ему не меньшее удовольствие, чем отправлять их на виселицу.
Но Конрад невольно отвлекся. Пока он внутренне восхищался относительностью восприятия действительности глупцом-клириком и наслаждался укрощением гордыни самовлюбленного слуги божьего, в зал ввели осужденного.
Стоило тому появиться в примыкающем коридоре в сопровождении стражи, как белокурая красавица вскочила со скамьи и, вцепившись руками в перила, загораживающие скамьи зрителей, впилась в него обезумевшим от волнения взглядом.
Конрад переключил внимание на новоявленного вельможу и также отметил его крайнее беспокойство. Молодой человек вновь поднялся на цыпочки и старался поверх голов рассмотреть приближающегося к скамье для подсудимых мужчину.
Яков шел медленно, опустив голову в пол, словно стыдился происходящего с ним. Встреченный глумливыми воплями зрителей, он нерешительно поднял прищуренные, отвыкшие от света глаза и внимательно огляделся вокруг.
— Яков! — раздался из угла зала голос незнакомки, что ждала его с раннего утра. На лице молодого художника на короткий миг расцвела улыбка, моментально сменившаяся тревогой. Он недовольно взглянул на приветствующую его молодую женщину и, поникнув головой, опустился на скамью. Сидящий от него по правую сторону проголодавшийся клирик нехотя поднялся на ноги и провозгласил начало нового процесса.
— Третий день судебного заседания. Дело «Свободный город против Якова Циммерманна» считается открытым.
— Огласите причину обвинения осужденного Якова, — перевел слова инквизитора появившийся из-за его тощей спины шептальник.
Секретарь, достав длинный пергамент, зачитал обвинение:
— «Яков Циммерманн, уроженец города Марцелль, выполняя заказ фрайбургского епископата, совершил смертный грех, уничтожив лик святой Девы Марии. При аресте обвиняемый оказал сопротивление и противодействие, продолжал богохульствовать и злословить, что является неоспоримым доказательством вселения бесов и сношения с Дьяволом, заставившим несчастного надругаться над святыней».
Прислужник инквизитора, выслушав своего змеиноголового господина, произнес:
— По прошествии двух суток после первого слушания по делу есть ли что сказать самому обвиняемому?
В зале воцарилась напряженная тишина. Кристина, не выдержав, крикнула:
— Яков, умоляю тебя!
Поникший головой художник вздрогнул всем телом и, повернув к ней перекошенное от страдания лицо, тяжело вздохнул. Несколько мгновений спустя он с трудом встал.
— Господа судьи, Ваши Святейшества, прошу принять мои показания. Я раскаиваюсь в сотворенном грехе. Меня настигло внезапное безумие, я уничтожил самое любимое творение, — Яков задохнулся от волнения, — самое дорогое творение всей моей жизни, и готов нести за это самое суровое наказание.
Не говоря более не слова, он рухнул на скамью.
— Протестую! — раздался звонкий женский крик. Вся зрительская толпа повернула головы к стоящей в углу зала женщине. Она сняла с головы темный покров, и ее густые белокурые волосы разметались по плечам.
— Господа судьи! Ваше Святейшество! — вновь раздался ее голос. Она смотрела на Конрада и обращалась к нему в единственном числе. Епископ почувствовал ее искренний взгляд, и легкая дрожь пробежала по его телу. — Я хочу выступить в защиту Якова Циммерманна, незаслуженно обвиненного в ереси.
Епископ видел краем глаза, как побагровело от злости пергаментное лицо инквизитора, он даже услышал скрип плотно сжатых ракушечных губ.