— Ишь ты! — И Соткин ловко, поддав каблуком затыльник приклада, вскинул винтовку и прицелился, стараясь поймать на мушку лоб мальчика.
Но выстрел прозвучал из глубины просеки, и полицейский, пошатнувшись и сделав вперед несколько неверных шагов, словно ища упор, начал заваливаться навзничь.
Выстрел заставил Фимкина машинально пригнуть голову, а затем метнуться за надежную колонну сосны в тот момент, когда он уже выбирался из оврага, собираясь сказать своему напарнику, что никого тут больше нет. Он видел, как мальчонка схватил березовый кол и бросился на Соткина, как Соткин вскинул винтовку. Фимкину не хотелось стрельбы. Ни стрельбы, ни лесной погони по незнакомым местам, ни опоздания на ужин. Беглянку нашли, да еще и не одну. Доставить ее к господину Юнкерну было делом несложным. А там можно рассчитывать и на поощрение. Юнкерн — человек не прижимистый. И жратвы немецкой подбросит, и из трофеев что-нибудь. И потому то, что Соткин вскинул винтовку и всерьез выцеливал мальчонку, бросившегося на него с палкой, его привело в замешательство. Он хотел было крикнуть, чтобы напарник не стрелял. Не убьет же его мальчишка, ведь он и с колом едва справляется. Но выстрел опередил его. Однако полыхнуло не оттуда, откуда должно было полыхнуть, если Соткин действительно решил подстрелить мальчонку, чтобы потом легче справиться с девушкой, а откуда-то из глубины просеки. Пуля, пройдя навылет, вырвала из рук Соткина винтовку.
Значит, они здесь не одни. Не одни… Перехитрила их девка. Вокруг пальцев обвела. Партизаны… А может, бросить винтовку и поднять руки? В сотне рассказывали, что два месяца назад пропавшая группа Горобца вовсе не пропала, а добровольно перешла к партизанам, и те их приняли и даже оставили при оружии, поставили на довольствие. Какие у него перед Советской властью прегрешения? Да никаких таких особенных прегрешений, можно сказать, и нет. Как же нет, в следующее мгновение тоскливо потянуло в груди, а кавалеристов раненых постреляли… Девка что-то кричала, звала, видимо, мальчика, который подбежал к неподвижно лежавшему Соткину и вытаскивал из-под него за ремень винтовку. Ах ты ж сучонок… И Фимкин вскинул винтовку и выстрелил в мальчика. Тот упал. Но пуля прошла мимо. Фимкин точно знал, что мимо. Он передернул затвор, и в это мгновение в глубине просеки снова полыхнуло. Пуля рванула сосновую кору над самой головой. Фимкин скатился в овраг. Других выстрелов не последовало. Значит, стрелок-то — один. А с одним можно и потягаться. Хоть и стреляет он неплохо. Но, во-первых, началась стрельба, а они здесь — чужие, им нужно торопиться, чтобы поскорее отсюда уйти, а во-вторых, уже темнеет, а он, полицейский Матвей Фимкин, ночью видит как кошка. Так что шансы у него есть. Еще не известно, какой он стрелок. А Соткину просто не повезло. Хотел, дурак, и тут моментом попользоваться. Попользовался…
Он затаился и решил ждать. Тот, кому нужна его жизнь или пуля, сам выйдет на нее.
Девка затихла. Возня возле блиндажа тоже прекратилась.
Иванок выскочил из оврага и побежал вдоль сосняка, стараясь держать в сторону вырубок. Он увидел свой след. Потом другой. Обогнул его. Оглянулся на деревню. Из бунок торчали закопченные металлические трубы. Некоторые из них дымились. Собак, сволочи, постреляли, стиснул зубы Иванок, вдруг поняв, что его беспокоило в только что оставленной им родной деревне — тишина. Он вспомнил улыбку Шуры. И скорчился, будто от внезапной боли, пронзившей его насквозь, упал на колени, заплакал.
— Шурочка, Шурочка… Ты потерпи… Потерпи… Я за тобой приду. Приду. Вот увидишь. Я за тобой приду, куда бы тебя ни угнали. Все переверну… Всех перебью… Перестреляю…
Он вскочил на ноги, отвел затвор, загреб из кармана горсть патронов, отсчитал пять и зарядил винтовку. Надо было искать Зинаиду и Прокопа. Он отыскал их след и вскоре обнаружил, что по нему прошли еще два следа. В солдатских сапогах. Значит, полицаи пошли не по его следу, а по следам Зинаиды и Прокопа. Двое… Вот они и есть. Шли торопливо.
Возле вырубок старый след Иванка уходил вправо. Но полицейские пошли по другой тропе.
Иванок быстро бежал по неглубокому снегу, стараясь передвигаться как можно тише. Иногда резко останавливался за деревом или присаживался за кустом, всматривался в лесные просеки и проймы редколесья, прислушивался. До землянки оставалось шагов сто, когда он услышал голоса. Разговаривали тихо. Послышался смех. Смех нехороший. Невеселый. Злой. Так сильный человек ликует над слабым. Дальше Иванок пошел тише, держа винтовку наготове. Вскоре он их увидел. Двое полицейских стояли возле землянки. Потом один из них ушел в сторону оврага. Зинаида стояла на коленях и плакала. Полицейский что-то ей говорил.
Иванок знал, что по дорожной просеке он не может идти скрытно, но, если свернуть в лес и дальше продвигаться, прячась за кусты, тоже можно наскочить на сушину и его тут же обнаружат и откроют огонь. По утоптанной дорожной колее идти было надежней. Еще двадцать шагов, определил он себе расстояние для верного выстрела, и можно стрелять. Шесть, семь, восемь… Спина полицейского была хорошей мишенью, но до нее оставалось еще шагов девяносто. Слишком далеко. Он может промахнуться. А фактор внезапности, как учил дядя Кондрат, надо всегда использовать на сто один процент. Он шел и мысленно торопил свои шаги: одиннадцать, двенадцать… Зачем здесь задержалась Зинаида? Надо было уходить в лес. Они бы туда, в дебри, не пошли. Он крался, как рысь, одновременно улавливая и оценивая все посторонние звуки. Потому что звука собственных шагов он не слышал — их не было. Двадцать два, двадцать три… Хватит. Он остановился, замер. И в это время Прокоп, сидевший возле Зинаиды, вскочил, схватил березовый кол и кинулся на полицейского. Тот засмеялся и вскинул винтовку. Все, медлить больше нельзя. Он совместил мушку с прорезью прицела. Геометрия углов и линий была совершенной. Все мгновенно совпало и замерло в ожидании единственного его движения. Черная спина вздрогнула, будто ответив на плавное движение его указательного пальца, и поплыла в сторону. Есть!
Иванок присел и переместился правее, укрывшись за заснеженным кустом ивняка. И в это время из оврага показалась голова второго полицейского. Тот, не целясь, выстрелил в его сторону, скорее всего, наугад, и тут же укрылся за сосной. Но Иванок видел его. Из-за сосны выглядывало плечо и козырек кепи. Он прицелился, стараясь, чтобы пуля прошла впоцелуйку с деревом, и снова нажал на спуск. Не попал. Пуля зацепила дерево и отрикошетила. Поспешил, не попал…
Полицейский его не видел. Он так и не понял, откуда по нему велся огонь. Но позицию стоило все же поменять. Так учил его Курсант. А уж кто-кто, но Курсант — снайпер настоящий. «Первая заповедь снайпера: никогда не делай два выстрела с одной позиции, — говорил ему Курсант. — Даже если ты уверен, что тебя не обнаружили. Просто не изменяй правилу». Иванок медленно опустился на снег и, держа винтовку перед собой, отполз в сторону. Замер. Прислушался. Возле блиндажа возились Зинаида и Прокоп. Видимо, пытались укрыться за бревнами. Это хорошо, что они издавали звуки. Полицейский, конечно, тоже слышал их возню. Но обстоятельствами управлял уже он, Иванок. И никто больше. И пусть кто-то попробует встать на его пути. Он перестреляет всех, кто будет мешать ему идти туда, на запад, в сторону Германии.