Он умел передвигаться почти бесшумно. Именно это качество всегда отмечал в нем Курсант и часто посылал в разведку. «Будь хитрее врага, — наставлял его дядька Кондрат. — Если нашумел, то постарайся сделать так, чтобы противник тебя потерял из виду. И появись уже с другой стороны, откуда тебя не ждут».
Иванок пополз, медленно огибая овраг. Он знал, что шагах в сорока, там, в ельнике, есть отводок, из которого должен просматриваться почти весь овраг. Там когда-то отрыли окоп для пулемета. Он полз, вслушивался, задерживая дыхание, и та тишина, которая вдруг нависла над ним ожиданием выстрела, убедила его окончательно, что полицай замер и ждет. Ждет его ошибки, проявления нетерпения. «Умей ждать. Затаись и жди. Даже если у тебя позиция не самая лучшая. Пусть противник сделает первое движение». Теперь он вспоминал наставления командира, как таблицу умножения, потому что неведомый и всемогущий учитель уже назвал его имя.
Он двигался медленно, как оса в меду. Так сдавливается пружина — медленно. И этому научил его Курсант. Он должен успеть сделать еще несколько движений, доползти вон до той позиции и только там замереть.
Тот, кто сейчас затаился в овраге и ждал его ошибки, тоже наверняка участвовал в облаве. И, быть может, именно он вытаскивал из бунки его сестру, а потом подгонял ее прикладом к школьному стадиону, к грузовикам с распахнутыми брезентами. Вот пусть он и станет еще одним, кто оплатит его жестокий и справедливый счет. Первый, заплативший за все, уже лежал возле землянки. За все… И за Шуру, и за материны слезы, и за кадку капусты. За все, гады, заплатите кровавой платой. И ты, сволочь, будешь следующим… Зубы Иванка стучали от злобы.
Иванок втиснулся в пулеметный окоп. Отдышался. Теперь сердце толкало кровь под самое горло, но не так гулко. Спустя минуту он снял шапку, окунул ее в рыхлый снег, повалял, снова натянул на голову и медленно выглянул из-за бруствера. В овраге было пусто. Неужели ушел? Нет, он не мог уйти просто так. Он должен заплатить. Иначе война теряла всякий смысл. А поэтому он здесь. Где-то рядом. Надо ждать. Кто — кого. Ждать… Победит тот, у кого крепче окажутся нервы. Ждать… Ждать…
Матвей Фимкин сильно сожалел о том, что попал в этот наряд. Надо же было влипнуть в такую передрягу? Погнались за девкой с пацаном… А на кого нарвались? Сидел бы сейчас в теплой казарме, горячие щи хлебал с приварком. Два дня назад они делали облаву в большом селе. Привезли оттуда годовалого порося. Засолили сало. Сало дня через три-четыре уже просолится, и хлопцы начнут его трескать… А что будет с Мотей Фимкиным? Соткин уже лежит с пробитыми ребрами. Даже не дернулся. Девка ему глянулась… Дурная кровь в голову ударила. А не подумал, идиот, даже о том, что за такое дело Юнкерн самих изнасилует. Она же — дочка местного старосты! За такое по головке не погладят. А могут и под пулемет поставить. Старшим его назначили… Возомнил себя атаманом… Плюнули бы на этих беглых и пошли бы в деревню. Бабу, если ему так приперло, и в деревне можно найти. И не так, а по-хорошему договориться. Вот их сколько нынче холостует, безмужних. Слово ласковое скажи, любая бы пригрела. Да еще и самогону налила на радостях. Эх, дурак, дурак… Да ладно бы сам-один голову под пулю сунул… Фимкину сразу не понравился этот лес. Про него всякое болтают. Сколько полицейских здесь пропало! Скольких потом на березках нашли! Одна половина на одной верхушке, другая на другой… Стрелок-то, видать, бывалый. Случайно промахнулся. Заторопился. Не ждал, что Фимкин так быстро обернется. Но надо подождать, когда у него кончится терпение. И вдруг со стороны блиндажа послышалось:
— Дядя Кондрат! Слева заходи! В овраге он! — кричала девка.
Ах ты, сучка, подумал Фимкин. Указывает, где он залег. Нет, тут не отобьешься. Лес кругом чужой. Все… Конец…
— Ребята! А вы заходите от сосен! Он там один!
Захватить хотят. Живьем взять. Чтобы — на березы…
Уходить надо. Уходить немедленно, пока они там возле блиндажа чухаются. И Матвей Фимкин вскочил на ноги и, чувствуя необыкновенный прилив сил, потому что собрал в себе все, подминая мелкий кустарник, побежал по дну оврага, свернул в боковой рукав, к темнеющему впереди ельнику. Впереди, шагах в пятнадцати, белым бруствером виднелся окоп. Но это — не преграда. Фимкин его перемахнет в два счета.
Все произошло в одно короткое мгновение, так что он не успел даже испугаться. Белая кочка, торчавшая над бруствером, качнулась. Матвей Фимкин отчетливо увидел колечко дульного среза и понял, что кочка-то никакая вовсе не кочка, а шапка стрелка. Что стрелок оказался хитрее и удачливее. Надо поднимать руки… Но тотчас из стального колечка дульного среза полыхнуло коротким пламенем, и пуля, небольно войдя в грудь, рванула шинель на спине под самой лопаткой. Матвей Фимкин умер не сразу. Он еще увидел, как из старого, присыпанного сосновыми иглами и снегом окопа встал подросток лет шестнадцати, передернул затвор, шагнул к нему навстречу и в упор прицелился в лицо. Прямо в переносицу. Следующего выстрела он не услышал, не увидел даже вспышки. Просто обвалилась чернота и придавила его своей тяжестью.
Иванок снова передернул затвор. Полицейский лежал у его ног. Вторая пуля снесла ему полчерепа. Но он прицелился и снова выстрелил. И снова перезарядил. И снова выстрелил. Когда закончилась обойма, он перехватил винтовку и начал бить окованным толстой металлической пластиной затыльником приклада, стараясь попасть туда, в то багровое бесформенное пятно, которое еще мгновение назад смотрело на него злым, беспощадным взглядом врага.
— Иванок! Что ты делаешь! — Зинаида обхватила его сзади за плечи, повисла, повалила в снег и, когда Иванок выронил винтовку и напряженное в нечеловеческой судороге тело его обмякло, обняла его, положила на колени голову и начала тереть снегом. — Успокойся. Ну, вот так… Успокойся. Он уже неживой. Спас ты нас, Иванок. Спас. Спасибо, что пришел.
Вскоре Иванок пришел в себя. Встал, подобрал винтовку, быстро зарядил ее новой обоймой. Посмотрел на Зинаиду.
— Где Прокоп?
— Там, — указала за овраг Зинаида.
Иванок подошел к убитому полицейскому, расстегнул его шинель, осмотрел карманы. Забрал зажигалку и сигареты. Снял ремень с подсумком и кинжальный штык. Обошел его вокруг. И сказал:
— Это им за Шуру. За сестру. Я их теперь… На всех дорогах…
— Угнали Шуру?
— Угнали. И Шуру, и Ганьку, и Зойку Иванюшкину, и ребят всех.
Зинаиду трясло. Она не могла встать на ноги. Иванок помог ей подняться. Она ухватилась за молоденькую березку и некоторое время стояла так, пошатываясь и боясь, что березка не выдержит и сломается, и она снова упадет в снег. А надо уже уходить. Подальше от этого страшного места.
Иванок обыскал и второго полицейского. Подтащил его к лазу в землянке, отрытому Зинаидой и Прокопом, просунул тело и столкнул его вниз. Потом притащит и второго. Второго ему помогал тащить Прокопий.
— Что теперь будем делать?
— А что, уходить надо отсюда подальше. И поскорее. — Зинаида отпустила березку, посмотрела по сторонам. — Ты с нами?