– Еще партию? – предложил он, смягчаясь.
– Покорно благодарю. Не в этой жизни.
Спустя шестьдесят один час после падения над северным океаном разъезжала последняя колесница – зато она снизилась до восьми кликов и кружила в десяти километрах от упавшей подлодки. Манмут поспешно втянул перископ обратно.
Маленький европеец наслаждался музыкой Брамса, и, судя по всему, Орфу в затопленном отсеке занимался тем же.
Внезапно иониец нарушил молчание:
– А тебе никогда не приходило на ум, почему это мы с тобой такие гуманисты?
– Ты о чем?
– Ну как же. Почти все моравеки похожи на нас – проявляют необъяснимый интерес к устаревшей человеческой расе. Встречаются, правда, и такие интерактивные типы, как наш Корос III. Те, кто возглавляет общество… Там, разные партии, Консорциум Пяти Лун и прочее.
– А я и не замечал, – растерялся капитан.
– Да брось ты.
Шекспировед погрузился в размышления. До него начинало доходить, что за полтора века существования можно было бы узнать и побольше об окружающем мире. Неужели он упустил из виду все самое важное? Ледяные моря Европы – в них Манмуту уже не плавать; любимая подлодка – несколько дней, и она прекратит существовать; да еще сонеты и пьесы Потерянной Эпохи.
Негусто.
Капитан едва не расхохотался от горькой досады.
Словно прочитав его думы, Орфу произнес:
– А что сказал бы твой Бард о наших затруднениях?
Хозяин «Смуглой леди» сканировал данные от энергетических и прочих систем судна. Нет, не протянуть им три марсианских дня. Выбираться надо в течение шести часов, не позже. Главное, чтобы реактор перенес нагрузку, а то ведь…
– Эй, старина?
– А? Прости, задремал. Что там насчет Барда?
– По-моему, он как-то писал о кораблекрушении. Я смутно припоминаю…
– Да, и не единожды. «Двенадцатая ночь», «Буря» – сплошные кораблекрушения. Вот только вряд ли нам помогут старые пьесы.
– А ты все-таки поделись. Хоть один пример.
Манмут покачал головой в безвоздушной пустоте каюты. Он прекрасно понимал: Орфу просто желает отвлечь товарища от текущих забот.
– Вспомни лучше своего Пруста. Рассказчик Марсель рассуждал когда-нибудь о путешественниках, затерявшихся на другой планете?
– Вообще-то да, – отозвался собеседник с легким намеком на усмешку.
– Шутишь?
– Я никогда не шучу по поводу «A la recherchе du temps perdu», – промолвил иониец таким тоном, что чуть было – чуть было – не убедил европейца в своей полной серьезности.
– Ладно, и что же он писал о выживании в космосе? – подзадорил капитан.
Пять минут до запуска перископа. Если горизонт окажется чист, подлодка начнет всплытие. В противном случае – тоже начнет.
– В третьем томе французского издания (в английском варианте это пятый том) рассказчик утверждает: окажись мы вдруг на Марсе, отрасти пару крылышек и жабры, это все равно не избавило бы нас от самих себя. Чувства остались бы прежними. Рамки сознания – теми же.
– Смеешься?
– Я никогда не смеюсь над мыслями героев «A la recherchе du temps perdu», – повторил Орфу, давая понять своей интонацией, что да, конечно же, смеется, но не над этим конкретным отрывком. – Да прочел ли ты книги, которые я послал в самом начале полета?
– О да, разумеется, прочел. Разве что… слегка перескочил через последние… пару тысяч страниц.
– Ничего удивительного. Слушай, вот строки, которые следуют сразу за тем кусочком о Марсе… Как тебе удобней: на языке оригинала или?..
– Английский, – расторопно вставил Манмут.
Не хватало еще в предсмертный час мучиться от звуков французской речи!
– «Единственно подлинное путешествие, этот уникальный источник юности, – процитировал гигантский краб, – вовсе не в том, чтобы навестить дальние края, а в том, чтобы получить иные глаза. Увидеть ту же вселенную с точки зрения другого человека, сотни других людей, и воспринять сотню различных вселенных, которые видят они и которыми сами являются».
Заслушавшись, хозяин «Смуглой леди» забыл даже о жестокой асфиксии, что неизбежно грозила им обоим.
– Так вот она, четвертая и последняя разгадка жизни, предложенная Марселем? Я угадал, Орфу?
Тот не ответил.
– Я имею в виду, – развил свою мысль капитан, – ты упоминал три ключа, каждый из которых подвел рассказчика. Сначала Марсель свято верил в снобизм. Потом – в любовь и дружбу. Наконец – в искусство. И всякий раз его настигали удары обыденности. Но то, о чем ты сказал, – совсем новый, неизведанный путь. Это… как бы точнее выразиться…
– Сознание, выходящее за рамки сознания, – тихо подсказал иониец. – Воображение, разрывающее путы воображения.
– Верно, – выдохнул Манмут. – Теперь я вижу.
– Ты и должен видеть, – изрек товарищ. – Теперь я гляжу на вселенную твоими глазами.
С минуту на линии слышалось лишь тяжелое дыхание европейца. Затем он словно пробудился.
– Ладно, давай попробуем вытащить мою старушку из трясины.
– А как же перископ?
– К черту перископ и колесницы. Лучше погибнуть, сражаясь, чем задохнуться в грязном болоте.
– Правильно, – одобрил краб. – Но почему ты говоришь «попробуем»? Что, возникли сомнения?
– Провалиться мне пропадом, если я представляю, как выбираться из этой мерзкой слизи, – бросил хозяин «Смуглой леди», раздавая виртуальные приказы системам подлодки. Когда на панели загорелись алые буквы «Реактор включен», моравек привел в боевую готовность реактивные двигатели и пироскопы. – Однако попытка – не пытка. Еще восемнадцать секунд – и держись, дружище.
– Тебе ведь известно, – немного свысока отозвался Орфу, – мои хватательные манипуляторы канули в Лету. Поэтому я склонен воспринимать твои последние слова как чистую риторику.
– Зубами держись, – прошипел Манмут. – Шесть секунд.
– Я моравек, – негодующе начал тот. – Что за намеки? Нет у меня никаких зубов…
Остальное потонуло в шуме заработавших двигателей. Оглушительно заскрежетали перекошенные кормовые перемычки. «Смуглая леди» издала протяжный стон и принялась пробиваться к свободе из склизких объятий Марса.
Илион, Троя, град Приама, Пергам… Как ни назови это место, оно безумно красиво ночью.