– Извините, кузина, – внезапно прозвучал в ушах его голос. Вздрогнув, она испуганно оглянулась, и блестящая капля упала из ее глаз на руку, она быстро стерла ее, приняв обычное гордое выражение.
– Я никогда не решился бы помешать вам, – сказал Лотарь, приближаясь на шаг, – но ее высочество поручила мне сказать, что ужасно сожалеет, что вас оскорбили.
– Ее высочество, как всегда, добра ко мне, – холодно произнесла Клодина. – Я не оскорблена, привыкаешь не обращать внимание на такие выходки и относиться к ним по их достоинству.
– Кажется, вы многому научились в последнее время, кузина, – с горечью сказал он и пошел с ней рядом. – Я помню время, когда вы боязливо бежали от любого взгляда, и вовсе не так давно, в залах резиденции.
– Конечно! – согласилась она. – Слабое сердце мгновенно крепнет, как только чувствует, что должно одно стоять за себя. Впрочем, кузен, мне двадцать три года, и в последнее время я была резко вырвана из беззаботной девичьей жизни.
– Есть что-то великое в женской душе, – иронически отвечал Лотарь. – Только жаль, что ее гордость при первом столкновении с жизнью быстро сникает. Меня всегда трогает, – продолжал он тем же тоном, – когда я вижу, как женщина, не знающая света, с необычайным мужеством становится, как героиня, в невозможное положение. Хотелось бы закрыть глаза, чтобы не видеть, как она сломается. Но бываешь не в силах сделать так! Хотелось бы оторвать ее от головокружительной пропасти, и за это получаешь только холодную отталкивающую насмешку.
– Может быть, многие имеют, кроме мужества, и необходимую опору, – сказала Клодина, дрожа от внутреннего возбуждения, и ускорила шаги.
– Возможно, – отвечал он, пожав плечами. – Но есть натуры, которые считают себя исключением: «Смотрите, я могу безнаказанно решиться на это». И потом вдруг падают в бездну.
– Вы думаете? – спокойно спросила она. – Ну, есть также натуры, которые думают достаточно возвышенно для того, чтобы идти дорогой, которую им указывают долг и совесть, не оглядываясь направо и налево и не обращая внимания на непрошеных путеводителей.
– Непрошеных?
– Да! – воскликнула она, и ее прекрасные глаза заблестели от страстного волнения. – Почему вы позволяете себе, барон Герольд, всегда преследовать меня своими темными изречениями, намеками, загадочными насмешками? Разве мы когда-нибудь с вами состояли в таких отношениях, которые давали бы вам право на подобную опеку?
– Никогда, – беззвучно ответил он.
– И никогда не будем, – горько отвечала она. – Я могу только успокоить вас в том, что репутация дома Герольдов не пострадает из-за меня, – а это, вероятно, основная ваша забота, – я знаю свой долг.
Лотарь побледнел.
Клодина поспешно пошла вперед; он немного отстал и догнал ее у оранжереи, в которой жила дочь Гейнемана со своей семьей.
Клодина остановилась около открытого окна оранжереи и увидела в нем плачущую горькими слезами внучку Гейнемана, прелестную девушку. Ее мать, аккуратная приветливая женщина, подошла к своей бывшей госпоже и рассказала о причине огорчения девушки, которой жених сегодня прислал отказ.
Рыдания за занавеской усилились.
– Почему? – сочувственно спросила Клодина, сдерживая собственное волнение.
– Она сама виновата, – печально продолжала женщина, кланяясь подошедшему барону Лотарю. – В имении, где она служила, молодой хозяин бегал и ухаживал за ней, и Вильгельм подумал, что она ему изменяет.
– Это нехорошо со стороны Вильгельма, – коротко сказала Клодина.
– Нет, госпожа, – сказала женщина, – нельзя упрекать его за это, он еще так молод. Я знаю, что моя дочь честная девушка, но если бы она меня послушалась и сразу оставила место, как я ей советовала, ничего бы не случилось.
Видите ли, господин барон, – продолжала она, обернувшись к нему с неловким поклоном, – ни один человек не верит, что она ничего дурного не сделала, уж таков свет, и хотя бы она вырвала все волосы, доказывая свою невиновность, люди все равно думали бы, что она виновата. Я уж сколько раз вспоминала изречение, которое покойная госпожа написала в молитвеннике, подаренном мне ко дню конфирмации, посмотрите здесь, за изречением пастора. – Она взяла с окна молитвенник в черном переплете с золотым обрезом и подала его Клодине.
«Блаженны чистые сердцем», – прочитала Клодина изречение, написанное тонким мужским почерком, а внизу – приписку крупным энергичным – рукой бабушки: «Будь не только чиста, но избегай и внешней тени».
Книга задрожала в руках Клодины, она безмолвно возвратила ее.
– Оставьте его, дитя мое! – до странности резко прозвучал голос Лотаря. – Он был бы тяжелым мужем со своей склонностью к ревности и нравоучениям.
Плач прекратился, девушка вскочила.
– Нет, нет! Он такой добрый, хороший, я умру, если он не вернется!
– Можно многое пережить, малютка, – добродушно сказал Лотарь, – нелегко умереть от крушения своих надежд.
Клодина серьезно кивнула головой девушке.
– Будь здорова, Лизабет, – сказала она, – не горюй о человеке, который не верит тебе.
– Ах, госпожа, не говорите так! – воскликнула девушка и отбежала от окна.
Клодина повернулась и пошла дальше, Лотарь шел рядом с ней.
Слова бабушки горели у нее перед глазами, по-новому освещая ее положение. Что, если о ней самой уже шептались и сплетничали? И если верили этому? Если хоть один человек думал, что она забыла свою честь? Она вдруг обернулась к барону и взглянула на него вопрошающими, полными страха глазами.
Он спокойно шел рядом с ней. Нет, нет! Как могла она быть столь безумна.
– Площадка покинута, – заметил барон, – общество, кажется, в замке.
Действительно, под дубами было пусто, лакей, убиравший там, доложил, что их светлости уехали в Нейгауз, ее высочество ожидает фрейлейн фон Герольд у себя в комнате, а нейгаузовский экипаж будет прислан обратно.
Клодина повернула к замку. Вечернее солнце золотило вершины деревьев и зажигало красным пламенем бесчисленные окна старого здания. Розовый отблеск лежал на всем, из маленькой сельской церкви несся вечерний звон.
– Всего хорошего, – сказал, останавливаясь, Лотарь. – Я хочу отыскать его высочество, чтобы проститься с ним. Вы ведь хорошо знаете здесь все ходы и можете обойтись без провожатого.
Его глубокий поклон она сочла за иронию. Клодина гордо наклонила голову. Она знала, что поверхностные родственные отношения, завязавшиеся между ними в деревенском уединении, теперь резко разорваны тем, что она оттолкнула непрошеные советы. Была ли она слишком резка? Она поколебалась, прежде чем идти дальше, потом очень быстро пошла по тенистой дорожке, выходившей на главную аллею.
На одном из поворотов показался герцог. Он снял шляпу и, держа ее в руке, пошел рядом с Клодиной. Он заговорил об устройстве парка и указал на клумбу, которая эффектно вырисовывалась на светлой зелени росших позади лиственниц.