— Это фокус такой? — перекатил Рябов кадык.
Арсений Валерьевич протянул мне новехонькую пачку евро, одна к одной, соток.
— Пощупаете? Взгляните на просвет. Настоящие. Причем все это богатство появляется, когда открываю именно я. Спасибо господину Мюллеру. Кстати, он тоже дворянин. Маркиз или барон. При личной встрече уточню обязательно.
— И с таким шкафом вы тяните суетливую канитель с «Вертикалью»? Зачем вам этот ансамбль? — почесал я затылок.
— Мюллер сказал, если я вздумаю покинуть «Вертикаль», то шкафчик он заберет.
Салямский закрыл дверцы.
Я не удержался, резко отворил его.
Пуст!
Стенки изъедены жуком до трухи, жалкого тлена.
4.
— Так где же эта Зоя, уволенная? — с горловым клекотом вопросил Рябов.
— Откуда мне знать? Эта юная сучка отвергла даже орал! Могу ли я держать такого сотрудника?
Вышли из небоскреба на улицу.
— Забавная конторка… — пробормотал Рябов.
— Забавный шкаф! — вскрикнул я.
— Постойте! — слышим позади.
Оглядываемся.
Нас догоняет Заруб Махмутович. Лысоватый, с брюшком, трогательный в своей тщетной попытке стремительно перемещаться в пространстве.
— Я эту поганую ручку стырил, я! — Заруб смахивает со лба налитой жемчуг пота.
— Какого черта? — шепчу я.
— Это месть! Салямский сгубил мою карьеру… Ручку я выбросил в очко дощатой уборной. У себя на даче, в Перловке.
Идем по Багратионовскому мосту, справа и слева открываются просторные виды на Москву-реку. Молчим. Размышляем.
Рябов стопорнул возле киоска с нарезным оружием. Калаши, стечкины, макаровы, гранатометы… Только на прошлой неделе Госдума разрешила свободную продажу любого оружия.
Заруб хватает меня за локоть:
— Остановите Салямского! Он безумен.
Рябов попросил показать ему автомат «Узи». С наслаждением, как роскошную женщину, ощупал его. Скосился на Магомедова:
— Мы с нетерпением ждем продолжения вашей исповеди.
— Видели по стенам в офисе кораблики и белых кобыл?
Рябов в шутку прицелился в Заруба:
— Дальше?
Художник с раздражением отвел дуло:
— Заставляет меня с маниакальным упрямством рисовать только эти сюжеты. А я же закончил Строгановку! С красным дипломом. Мнил себя вторым Глазуновым.
— Так рисуйте другое. Для себя. Для души, — посоветовал я.
— Не могу! Меня будто заклинило. Зарплата-то у меня с пятью, иногда даже с шестью нулями.
— Мы в курсе… — Рябов отдал продавцу «Узи», попеняв на излишнюю жесткость курка. — Я о зарплате.
— А может, меня заговорили. Есть подозрение, что Галина Алексеевна и Елена, не помню отчество, ведьмы. Причем ведьмы черные. Выполняют деликатные поручения Аркадия Владимировича.
— Это шутка? — оскалился Рябов.
— Пойду я, — громово высморкнулся в клетчатый платок Заруб. — Надо рисовать очередную блондинистую кобылу. У меня же семь своих детей и девять внебрачных.
Товарищ Магомедов на заплетающихся конечностях побрел, обернулся:
— На корпоратив он вас пригасил?
— Придем и без приглашения, — выпятил я подбородок.
— Не выдавайте меня. Я сам признался.
— Могила… — добродушно осклабился Рябов.
Прошли мост. Спустились к громадине ТД «Европейский».
— Сейчас скачаем в «Ютубе» выступления «Вертикали». Вертикальный же шкаф, скажу откровенно, меня напряг.
— Двойная игра… — прошептал я.
5.
Дома мы с Рябовым по очередности приняли пенную ванну с лепестками лотоса. Просушили волосы китайским феном. Выпили по чашечке крепчайшего зеленого чая. И сразу же приникли к могучим сетям интернета.
Честно говоря, ролики ансамбля «Вертикаль» оказались, как говаривал Зощенко, маловысокохудожественными. Солисты, широко разевая ротовые пазухи, контрастно освещенные софитами, пели:
Вертикаль — ты отец нам и мать.
Вертикаль — ты дала нам на хлеб и на соль.
Вертикаль — славу тебе будем петь
Мно-о-о-ого лет!
— Тошнотворное зрелище… — поморщился сыщик. — И надо же так с потрохами продаться?!
— А мне голос Галины Алексеевны пришелся по душе, — возразил я. — Славный такой мальчишеский дисконт. А вот Елена явно дала петуха. Не попала ни в одну ноту. И я не въехал, поет ли сам дворянин Салямский или же только пасть разевает?
— Загадка…
Больше всего поразил ролик с солирующей Зоей Шнырь. Худющая, в черном платье до пят, она задорно пела:
— Эх, Зоя! Кому давала стоя?
— Начальнику конвоя…
За пачечку «Прибоя».
— Теперь я, кажется, понимаю, почему Зоя уволена, — смутился я. — Она же поет вне концепции.
— Напротив, — сощурился Рябов, — строго в русле концепции. Пачка «Прибоя» — это та же зарплата. Кстати, прибой рифмуется с офисным живописным корабликом в бурном море.
— Давайте-ка укладываться спать, — зевнул я. — Утро вечера мудренее.
Поутру нас разбудил телефонный звонок. На проводе Заруб Махмутович.
— Откачал я говно-то! — кричал он в трубку. — Я о своей деревенской уборной. В Перловке.
— Зачем вы нам это докладываете? — сонным голосом прошептал я.
— Так ведь нашел я треклятую ручку. Тщательно протер ее нашатырным спиртом.
— Аммиаком? — не мог я ни уточнить как доктор.
— Именно! Стала лучше, чем прежде. И пишет.
— Повинитесь перед Салямским? — выгнул бровь Рябов.
— Вы чего?! Он же меня сразу под зад коленом. Помогите выкрутиться. У вас же мозги аналитические.
— Лады, — потянулся сыскарь. — Как там ваша очередная белая кобыла или кораблик в бурном море?
— Не могу их писать. Как достал ручку в говне, будто заклинило.
— Это что-то фрейдистское, — сощурился я. — Анальный фактор.
— Наверно… Только не у меня, а у Салямского.
— А он-то тут причем? — ухмыльнулся Рябов.
— Галина Алексеевна с Еленой каждый день ему ставят клизмы. Из гречишного меда. Попросил он как-то Зою Шнырь клизму поставить, да она как увидала жопу босса, расхохоталась до колик. Не смогла сдержаться.
— Почему? — выгнул я бровь.
— Говорила, мол, жопа — бабья. Простонародная. Куда там ей до столбовой дворянской.