Ей следовало заподозрить, что Бернард предпримет такой неожиданный маневр. Там, где речь шла о раскрытии тайн, он был готов пойти на все, на любые крайние меры, лишь бы управлять потоком информации единолично, и в прошлом уже доказал это. Эрин не была уверена, что кардинал не попытается скрыть любые знания, которые получит от Элизабет, и, может быть, даже убьет графиню, чтобы заставить ее умолкнуть навеки.
Она повернулась к Христиану и указала на чашу в руках изваяния:
— Открой эту дверь.
Но прежде чем он успел повиноваться, София положила руку на плечо молодому сангвинисту, удерживая его от поспешных действий. Однако ее слова были обращены ко всем:
— Кардинал сам допросит графиню. У него есть опыт в подобных вопросах.
— Я — Женщина Знания, — возразила Эрин. — То, что знает Элизабет, касается наших поисков.
Джордан кивнул:
— И я, как Воитель Человеческий, согласен с этим.
София была непреклонна.
— Вы не можете точно знать, связано ли то, что она может сказать, напрямую с вашими поисками.
Эрин фыркнула — она терпеть не могла, когда ее так бесцеремонно отодвигали от дел. Но ее тревожило и еще кое-что, более важное. Она не верила графине, даже когда та имела дело с кардиналом. Грейнджер боялась, что Элизабет в конце концов возьмет верх над Бернардом. Было очевидно, что эта женщина знала, на какие болевые точки Бернарда можно надавить, — но была ли это с ее стороны лишь жестокая игра, или же Элизабет манипулировала кардиналом ради собственных целей?
Эрин попробовала зайти с другого конца.
— Если там что-то пойдет не так, сможете ли вы быстро попасть внутрь?
— Что значит — «не так»? — переспросил Христиан.
— Бернард заперся там наедине с Кровавой Графиней. Она — невероятно умная женщина, которая знает о стригоях и их природе больше, чем кто-либо другой.
София подняла брови, вид у нее был несколько удивленный. Эрин усилила нажим:
— Графиня проводила опыты на стригоях, пытаясь выведать их суть. Это все есть в ее дневнике, вот в этом самом.
Джордан смотрел на запертый вход.
— И это значит, что графиня скорее всего знает слабости Бернарда куда лучше, чем он сам.
Эрин взглянула в глаза Христиану. Тот явно хотел помочь ей, но долг повелевал ему подчиняться приказам Бернарда.
— Как бы то ни было, это не имеет значения, — промолвила София. — Кардинал запер дверь приказом pro me и это означает, что она откроется только перед ним.
«Что?!»
Эрин встревоженно обернулась к двери.
— Значит, он заперт там, как в ловушке, вместе с нею, — пробормотал Джордан.
Христиан пояснил:— Мы можем войти внутрь, но крови лишь двоих из нас недостаточно. — Он сделал шаг к Софии. — Чтобы отменить приказ кардинала, нужна полная тройка сангвинистов. Сила троих может отворить дверь в любой момент.
София обеспокоенно нахмурилась.
— Возможно, будет лучше, если я приведу третьего. Просто на всякий случай.
— Сделайте это, — сказала Эрин.
И поскорее.
София почти бегом пронеслась через крипту и скрылась во тьме лестничного пролета.
Эрин поймала взгляд Джордана и увидела, что в его глазах отражается та же тревога, которая снедала ее.
Это добром не кончится.
21 час 27 минут
Элизабет боролась с нарастающей паникой. Когда дверь захлопнулась, вокруг наступила тьма, такая густая, что ощущалась почти как некое вещество. Казалось, эта тьма способна заползти в горло и удушить. Но графиня заставляла себя сохранять спокойствие, зная, что Бернард, должно быть, слышит стук ее сердца. Она выпрямилась, не желая доставлять ему хотя бы такое мелкое удовлетворение.
Вместо этого Элизабет сосредоточилась на рвущей боли, которую причинял ее запястью браслет наручников. Теплая кровь сочилась из рассеченной плоти и струйкой стекала в ладонь. Кардинал должен был чувствовать и это тоже.
Отлично.
Она потерла ладони одна о другую, испачкав обе в крови.
— Идем, — хрипло приказал Бернард.
Он потянул за цепь наручников и увлек графиню дальше в холодное логово сангвинистов. Этот холод заставил ее задрожать. Кардинал тащил ее через мрак, казалось, целую вечность, хотя прошло всего несколько минут.
Затем они остановились. Вспыхнула спичка, наполнив воздух запахом серы. Огонек озарил бледное, угрюмое лицо Бернарда. Он поднес спичку к золотистой восковой свече, укрепленной в настенном канделябре. Потом перешел к другой и зажег ее тоже.
Вскоре комнату наполнил теплый мерцающий свет.
Элизабет посмотрела на свод потолка, где сияла серебристая мозаика. Плитки ее были сделаны так же, как те, в базилике, только вместо золотой фольги под стекло была подложена серебряная. Мозаика покрывала всю поверхность потолка и стен, и комната сияла, озаренная этим великолепием.
Выложенная плитками картина изображала знакомый сангвинистский сюжет: воскрешение Лазаря. Он сидел в буром гробу, бледный, точно смерть, и алая струйка тянулась вниз от уголка его губ. Напротив него стоял выложенный золотом Христос, единственная золотая фигура в этой мозаике. Искусно подобранные плитки обрисовывали черты Христа: лучезарные карие глаза, волнистые черные волосы и печальную улыбку. Величие исходило от его безыскусной фигуры, приводя в трепет тех, кто собрался, дабы узреть это чудо. И не только людей. Светлые ангелы наблюдали за происходящим сверху, в то время как темные ангелы ожидали внизу, и сидящий Лазарь был навеки заключен между этими двумя сонмами.
Воскрешенный, основатель Ордена сангвинистов.
Насколько проще была бы ее жизнь, если бы Лазарь так и не принял то, что предложил ему Христос...
Элизабет отвернулась от потолка, и ее взгляд остановился на единственном предмете обстановки, наличествовавшем в этой комнате. Посередине часовни возвышался алтарь под белым покровом. На нем стояла серебряная причастная чаша. Прикосновение серебра обжигало и стригоев, и сангвинистов в равной мере. И когда последние пили из серебряной чаши, это усиливало ту боль, которую причиняло им поглощение освященного вина.
Элизабет не удержалась от усмешки.
«Как могут эти глупцы следовать за богом, который требует столь безграничного страдания?»
Бернард встал лицом к лицу с нею.
— Ты скажешь мне то, что мне нужно знать. Здесь, в этой комнате.
Она ответила холодным тоном, несколькими простыми словами:
— Сначала заплати мою цену.
— Ты знаешь, что я не смогу этого сделать. Это было бы непростительным грехом.