— Но это уже было сделано прежде. — Она коснулась своего горла, вспоминая зубы, терзавшие эту нежную плоть. — Сделано вашим Избранным, Руном Корцей.
Бернард отвел взгляд, голос его стал тише.
— Он был молод и обращен не так давно. Похоть и гордыня на краткий миг взяли над ним верх. Я не столь глуп. Правила ясно гласят: мы не должны никогда...
Она прервала его:
— Никогда? С каких пор это слово вообще появилось в твоей речи, кардинал? Ты нарушал множество правил своего ордена. Припомни, что было за эти столетия... Думаешь, я не знаю этого?
— Не тебе судить, — ответил он дрогнувшим от гнева голосом. — Только Господь может это сделать.
— Тогда Он, несомненно, будет судить и меня. — Ее босые ноги уже сводило от холода, но она продолжала настаивать на своем. — И я уверена, что это Его воля: то, что я оказалась здесь и сейчас, единственная, кто владеет этим знанием. И истина в том, что ты можешь его получить, только заплатив такую цену.
На миг на лице Бернарда промелькнула неуверенность.
Элизабет воспользовалась этим и надавила на него сильнее:
— Если твой Бог всеведущ и всемогущ, то почему Он привел меня пред лицо твое, как единственное вместилище знания, коего ты взыскуешь? Быть может, то, что я испрашиваю у тебя, есть воля Его?
Она мгновенно поняла, что зашла слишком далеко — прочла это по чертам его лица, внезапно ставших каменно-жесткими.
— Ты, падшая женщина, смеешь истолковывать Его волю? — Бернард смотрел на нее свысока, и его слова низводили Элизабет до уровня женщины, продающей свое тело за деньги.
«Да как ты смеешь!»
Она ударила его по надменному лицу, оставив на его щеке пятно своей крови.
— Я не падшая женщина, я графиня Батори из Эчеда!
Я происхожу из королевского рода, насчитывающего столетия! И не потерплю, чтобы кто-либо возводил на меня подобную хулу. Особенно ты.
Его реакция была молниеносной — удар кулаком был нанесен с огромной силой. Элизабет отлетела назад, чувствуя, как пульсирует боль в щеке, но быстро собралась с силами и гордо выпрямилась. Во рту она чувствовала привкус крови.
Превосходно.
— Здесь я могу сделать с тобой все, что угодно, — сурово и угрожающе произнес Бернард.
Элизабет облизнула губы, увлажнив их собственной кровью. Она знала, что он, должно быть, уже чует запах алого жизненного сока, сохнущего у него на лице. Графиня отметила, как раздуваются ноздри кардинала, выдавая, что внутри его, под этой строгой маской, таится зверь, чудовище, жаждущее крови.
И ей нужно, чтобы этот зверь порвал свои оковы.
— И что ты можешь со мной сделать? — с вызовом спросила она. — Ты слишком слаб даже для того, чтобы убедить меня помочь тебе.
— Не принимай мою сдержанность за слабость, — предупредил кардинал. — Я помню времена Инквизиции, когда мастерство боли на службе у Церкви было доведено до уровня искусства. Я могу причинить тебе такие мучения, каких ты не испытывала никогда.
Она улыбнулась его гневу.
— В том, что касается боли, тебе нечему учить меня, священник. В течение сотни лет в моей родной стране было запрещено произносить мое имя — из-за того, что я совершила. Я дарила и принимала в дар больше боли, чем ты способен вообразить... и получала больше удовольствия. Эти ощущения переплетены между собою, но ты не в силах постигнуть этого.
Она шагнула ближе, вынуждая его отступить, но наручники не давали ему отойти слишком далеко.
— Боль не пугает меня, — продолжала она, выдыхая прямо в лицо ему горячий запах крови.
— Ты... еще можешь испытать страх перед нею.
Элизабет хотела, чтобы он не умолкал — ведь для этого ему требовалось дышать, а с каждым вдохом он все сильнее ощущал этот дразнящий запах.
— Причини мне боль, — предложила графиня, — и посмотрим, кто из нас получит больше наслаждения.
Бернард отступал от нее, пока не уперся спиной в серебряную мозаику, украшавшую стену. Но наручники тащили ее следом за ним на расстоянии менее шага.
Элизабет с силой прикусила изнутри свою ударенную щеку, низко склонив голову. Потом приоткрыла губы, выпустив на подбородок струйку крови. И откинула голову назад, открывая беззащитное горло — пусть свет свечей мерцает на красной полоске, которая ползет все ниже и собирается в ямке между ключицами.
Она чувствовала, как глаза Бернарда следят за этой теплой струйкой, сулящей утоление жажды. Это тепло и этот алый цвет взывали к зверю, таящемуся в каждой капле собственной проклятой крови Бернарда.
Она знала, как запах крови наполняет комнату, хотя сама и не могла больше ощутить это. Запах забивает ноздри, спускается по гортани... Когда-то она чувствовала то, что чувствует сейчас он. Она знала огромную силу этого соблазна. Она научилась принимать этот соблазн и стала сильнее. Он отвергал его — и это ослабляло его.
— Как ты будешь пытать меня теперь, Бернард? — Она прохрипела эти слова полным крови ртом, особенно выделив его имя.
Он вскинул свободную руку к наперсному кресту, но Элизабет помешала ему, закрыв серебро собственной ладонью, не давая ему коснуться его, лишая его умиротворения, которое даровала святая боль. Его пальцы сомкнулись на ее руке и сжались, как будто ему казалось, что ладонь Элизабет сейчас — это его крест, его спасение.
— Я скажу все, что тебе нужно знать, — прошептала она, проговаривая вслух его самое заветное желание. — Я помогу тебе спасти твою церковь.
Пальцы Бернарда закаменели, едва не ломая в своей хватке хрупкие косточки ее кисти.— Для тебя это будет просто, — продолжала убеждать Элизабет. — Ты совершал смертные грехи и прежде, и я знаю, что грехи твои куда тяжелее, чем кто-либо подозревает. Ты совершил множество грехов во имя Его, разве не так?
Его лицо сказало ей, что это действительно так.
— Тогда сделай это сейчас, — промолвила графиня. — И это деяние даст тебе силу, дабы защитить твою церковь, твой орден. Допустишь ли ты, чтобы мир погиб, позволишь ли себе потерять все — лишь потому, что ты слишком испуган, чтобы действовать? Лишь потому, что ты поставил свой страх перед людскими законами превыше своей священной миссии?
Она вновь провела кончиком языка по губам, смачивая их свежей кровью и понимая, какой яркой должна казаться эта кровь по сравнению с ее бледной кожей, с какой силой должны взывать к Бернарду вид и запах этой крови.
Не отдавая себе отчета, он тоже облизнулся.
— Как спасение созданного Им мира посредством тех орудий, что Он дал тебе, может быть грехом? — вопросила его Элизабет. — Ты сильнее этих законов, Бернард. Я знаю это... и в глубине души ты тоже это знаешь.
Она сделала медленный вдох, неотрывно глядя ему в глаза. Ее слова проникали в самую его суть, играли на его сомнениях, льстили его гордости.