Она отправилась к пианино и рассерженно заиграла.
Половина двенадцатого
Она должна была почувствовать. Должна уже знать, что это такое. Не может быть, чтобы она была так невинна.
Наверняка она ощутила сквозь плотное платье что-то, похожее на палец. Мысль о том, что Бетси знала, была упоительна. Если бы не знала, то оглянулась бы посмотреть. Она наверняка знает!
* * *
Большую часть дня мама и Бетси хлопотали на кухне, готовясь к Рождеству. Бледная тень старых времен, когда все слуги суетились по дому, всюду падуб и омела, хлопанье дверей и приготовление рождественских подарков.
Полночь
Из своей комнаты я могу видеть окно Евфимии и думаю, что там Бетси. Только что заметил, как погасла свеча за занавеской в комнате Евфимии. Потом, ровно через четыре минуты, погасла свеча в комнате служанки.
После завтрака мама подошла ко мне и сказала, что теперь ей думается, что мои мысли о литературной карьере «нелепы».
В промежутках между тяжелым кашлем, сотрясавшим ей худенькие плечи в вязаном платке, она проговорила:
– Твоя сестра права. В Лондоне ты будешь голодать. Прими предложение дяди Томаса. Иначе что будет со мной и Евфимией? Хочу прожить достаточно долго, чтобы увидеть, как мои дети устроят свою жизнь. Не хочу стать такой же жалкой, как мисс Биттлстоун, которая зависит от высокомерной миссис Куэнс.
– Дядя Томас хочет отправить меня в ссылку, – ответил я.
– Все решено, Ричард. Ты должен принять предложение. И ответ надо дать в течение следующих двух дней.
– А если не приму?
– Ты мой сын, Ричард. Я тебя родила и воспитала, я тебя люблю, но если буду вынуждена, то вырву из своего сердца с корнями. Прошу, не создавай лишних проблем.
Потом она вышла из комнаты.
Два часа
За ланчем мама спокойно сообщила Эффи и мне, что приняла важное решение, не посоветовавшись с нами. Мама написала Боддингтону сегодня утром, что поскольку намерена продолжить судебное разбирательство, то продаст часть иска в счет расходов. Я даже не представлял, что такое возможно, но, похоже, в законе много всяких уловок, как и вообще в жизни. Она сказала, что написала срочно и велела сделать это и что письмо отослала сегодня утром.
Эффи только пожала плечами. Я промолчал.
Половина седьмого вечера
Едва могу писать от злости.
Я дошел до конца нашей улицы и направился в сторону Страттон Херриард, когда заметил высокого мужчину, идущего мне навстречу хромающей походкой. По его красивому сюртуку и шляпе было видно, что это состоятельный джентльмен. Я узнал его по высокому росту, и когда он проходил мимо, развернулся и, держась ярдах в двадцати, пошел следом, раздумывая, как к нему обратиться. Поскольку я шел позади, то не мог посмотреть ему в лицо. Я проследовал за ним ярдов двести, когда он вдруг развернулся и встал передо мной. Неожиданно он схватил меня за плечи и, развернув, оказался позади. Мужчина так сильно сжал мои руки, что пришлось вскрикнуть от боли.
– Проклятый ублюдок, зачем ты преследуешь меня? Кто тебе заплатил? – Одной рукой он принялся бесцеремонно обыскивать мои карманы. – У тебя пистолет?
– Конечно нет! – сказал я.
Он развернул меня к себе лицом и крикнул:
– А у меня есть, и предупреждаю, в случае необходимости воспользуюсь им! – Потом он добавил: – И во второй раз подсадной уткой не буду.
Убедившись, что я не вооружен, он оттолкнул меня.
Со всем достоинством, которое у меня осталось, я спросил:
– Полагаю, вы мистер Давенант Боргойн.
– Тебе отлично это известно, а сам ты кто такой?
Я предположил, что он обознался, и сказал:
– Меня зовут Шенстоун. Ричард Шенстоун.
– А мне-то что?
Уверен, Боргойн притворялся, что не слышал моего имени. Возможно, он его узнал. Проклятый хлыщ.
– Я брат мисс Евфимии Шенстоун.
– Эффи, да? – произнес он с ухмылкой. – Неужели… Чего тебе?
Несколько секунд Боргойн разглядывал меня, потом отвернулся.
Это была совсем не та реакция, которой я ожидал. Я сказал:
– Сэр, я благородный джентльмен, надеюсь, что и вы будете вести себя со мной соответственно. Более того, вы, должно быть, уже догадались, что мы связаны, хотя и отдаленно.
– Несомненно, – буркнул он.
Я не отступал:
– Моя мать – дочь покойного Николаса Херриарда, эсквайра.
Он повернулся ко мне, улыбаясь тонкими губами.
– Ну что же, мистер Шенстоун, я принял вас за какого-то мерзкого ищейку. Но теперь, когда вижу, что вы внук Николаса Херриарда, эсквайра, то понимаю, что был к вам несправедлив.
Мы пошли дальше, со стороны нас можно было принять за старых друзей. Я размышлял, что бы сказать. Возможно, я ошибся насчет его и Евфимии, поскольку даже самый надменный аристократ не мог бы вести себя настолько оскорбительно в отношении своего возможного родственника. Но тогда как же обстоят дела между ним и Эффи?
Потом он, видимо, предполагая, что соболезнования могут как-то сгладить первое впечатление о нем, сочувственно сказал:
– Слышал о внезапной смерти вашего многоуважаемого отца и сожалею, что никогда не имел чести встречаться с ним. Хотя я не помню, чтобы когда-либо бывал в таверне «Дельфин».
Название для меня ничего не значило. Но когда я впоследствии думал об этом, то вспомнил, что Бартоломео иногда бывал там.
Пока я раздумывал, как ответить, Давенант Боргойн молча прошел еще несколько ярдов, а потом грубо сказал:
– Вы преследуете меня?
– Не имею намерений навязывать вам свое общество, сэр, – с достоинством произнес я.
Я замедлил шаг. Он пошел вперед и через несколько минут повернул в сторону Аптон Дин. Я смотрел ему вслед, пока он уходил, и заметил, что Боргойн стал хромать сильнее, чем несколько дней назад.
Не представляю, почему он был так напуган. Неужели он действительно думал, что случайный прохожий хотел лишить его жизни?
Дальше я шел в полном замешательстве, как вдруг словно очнулся ото сна и заметил, что стою в нескольких футах от сестер Куэнс.
– Какой сюрприз! – сказала Гвиневер.
Она очаровательно улыбнулась. Уверен, что маленькая озорница подумала, будто я намеренно встретился с ними. Ее сестра холодно посмотрела на меня.
Не знаю, почему я молча не прошел мимо, неужели меня к ним тянет, как к чему-то, что и ранит, и доставляет удовольствие одновременно?
– Вы патрулируете улицы? – спросила Гвиневер, глядя на мою трость.