Впрочем, старший Рас не договорил, может нарочно, а может стих, потому как резко, несмотря на общую медлительность, Седми выпрямившись, повернулся и обдал Отца весьма гневливым взглядом, а с его кожи вниз посыпались мельчайшие искорки, точно жаждущие поджечь Дивного, также как и иные Боги, прильнувшего губами ко лбу юницы.
– И не надобно со мной спорить, – авторитарно изрек Небо и прикрыл очи, будто утомленный беседой, а скорее всего, просто не желая видеть недовольство сына. – Три свати… этого времени хватит, чтобы плоть окрепла и под моей любовью, и лаской ее смурь утихла. То надобно девочке ни мне, разве ты, Седми, не ощутил как она тоскует.
– Дорогой малецык, – вельми по любовно протянул Дивный, смахивая огненные брызги, падающие со старшего сына, на ткань шаровар отроковицы и прожигающие там черные махие прорехи. – Успокойся, а иначе ты пожжешь, нашу драгоценную девочку, посмотри, как с тебя сыплется гнев.
Седми торопливо ступил в бок, не желая навредить Владелине, одначе не прекратил, как выразился Дивный «сыпать гнев». В зале на какое-то время наступило безмолвие, такое плотное, что слышалось несколько прерывистое дыхание юницы. Дивный очень внимательно смотрел на лежащую у него на руках девочку, словно исследуя ее своей, мгновенно заполнившей все глазное яблоко, бирюзовостью радужек, поглотившей кажется не только склеру, но и сам зрачок, а погодя сказал:
– Слишком грубо вы ее, малецыки, прощупываете, надобно помягче… Это вмешательство чувствует не только плоть, но и, очевидно, сама лучица. А так как последняя вельми слабенькая, юная, она постоянно посылает данное волнение на мозг и посему девочка почасту тревожится, все время находится в напряжении, так ершисто прикрывается от прощупывания. Надобно это творить много мягче… никакой грубости, сие не бесчувственный человек, сие драгоценная плоть, в оной обитает лучица. И постарайтесь не ковыряться в ней, лишь вскользь проходитесь по тревогам девочки, и конечно не часто.
– Я видел ее мысли один раз, – прервал свое долгое молчание Дажба голосом виноватого, вроде подведшего чаяния печищи и тем самым остудил гнев Седми так, что тот единожды перестал сыпать искры и весьма трепетно воззрился в лицо младшего брата. – Тогда перед самым, нападение на нее энжея. – Дажба на миг смолк и протянул навстречу к Отцу свою, чуть вздрогнувшую руку. – Видел наше капище и заполненный черным пространством свод с мерцающими яркими звездами. И мне стало тогда самому не хорошо. Но я не подумал, что то она видит пагоду Отца Першего… предположил, что это какое-то наложение. Надо было мне рассказать о том видении тебе, Отец… или Отцу Дивному… или Отцу Першему, но я скрыл, подумав это не существенно.
– Ничего, ничего, наш дорогой малецык, – благодушно молвил Небо и как дотоль держал девочку за перста, обхватив пальцы младшего сына, едва их пожал. – Не стоит виниться в том. Мы все знаем как ты юн. Если бы в свое время Асил позволил прикоснуться к Кручу ты бы ведал, что такое лучица, и такой неповторимый наш малецык, сразу ее распознал, – с небывалой мягкостью своего бас-баритона, протянул он. – Однако, более не скрывай свои видения от нас… меня, Дивного, Седми, и, конечно, Першего. Они слишком существенны и это ты должен понимать. Все мой милый имеет значение. Посему так как ты весьма близок к девочке окружи ее повышенной заботой, беседуй почасту, призывай в капище. Мягко, как и учит Дивный, прощупывай, то тебе также надобно как и ей.
– Девочке нужен Огнь, – только смолк брат, вступил в молвь Дивный, и, прижав Владу к груди, притулил к ее голове свою щеку, так словно качал на руках единственное чадо. – У нее возникла к нему любовная чувственность, такая удача. Надобно непременно ее сохранить и укрепить. И тогда вне всяких сомнений Отец Перший не сможет ее забрать в этой жизни, несомненно нам уступит. А целая жизнь, да еще когда мы подле, это вообще надежда, весьма осознанная… Ну, а пока Огня нет, всем надобно проявить к ней повышенное внимание, голубить, целовать, одаривать. И во всем тепло, забота… Небо, – дополнил он малеша погодя, – девочка весьма утомлена… разбита… пусть побудет в капище… умиротворится и наберется энергии, – старший Рас легохонько кивнул. – А ты, Вещунья, – Дивный обратился к царице белоглазых альвов, дотоль недвижно застывшей подле лежака и сидящего на нем Воителя, – побудь с нашей драгоценностью, чтобы она пробудившись не напугалась. И да, вот еще, что… спасибо тебе за нашу лучицу… За лучицу нашего дорогого Отца Першего.
Владелина по первому словно и не заметила как жизнь не только всего поселения, вновь прибывших белоглазых альвов, но и самих Расов сконцентрировалась на ней. То томление, каковое появилось у девочки в связи с появившейся когда-то на небе яркой крупинкой света, слегка ослабло. Одначе все еще почасту и сама того не замечая она вскидывала вверх голову, разводила в стороны руки и недвижно застывала, точно не в силах справиться с желанием покинуть Землю. Чаще всего из такого транса ее выводила Вещунья Мудрая, которая как порой казалось юнице, всегда присутствовала рядом, даже когда последняя спала. Но изредка из того неподвижного состояния Владу выводил теперь всегда сопровождающий парящий в поднебесье сокол, своим серповидным крылом отсекая ее от той брызги.
Вернувшиеся через пятнадцать дней гомозули и мальчики продолжили свою прерванную тем необычным путешествием в Выжгарт жизнь. Двужил доставивший девочке остальных четырех щенков осэгэ, средь каковых оказалось три суки, помог, Владелине решить вопрос в какие семьи и каким отрокам их надобно раздать. Помня просьбу Вещуньи Мудрой подружиться с Рагозой, девочка подарила ему самого крупного щенка, пегую суку, и, не удержавшись сама, дала ей кличку. Малец, обрадованный тем вниманием и даром, принял щенка с нескрываемым восторгом и сам проникся к девушке трепетным чувством… Тем самым, какое ощущала в отношении себя Владелина от Граба, Брата и Злата. Без сомнения еще одного щенка отроковица подарила Златовласу, а иных раздала соответственно в семьи гончаров Жердяя и заведовавших скотом Багана. Бог Дажба, узнав про такое разумное распределение в семьи подаренных щенков, призвав к себе Владу весьма хвалил ее мудрость и долго с ней толковал, выспрашивая о том, что тревожит и интересует, порой ласково проводя ладонью по волосам и целуя в лоб.
Быть может именно теплота и забота, проявленная не только Дажбой, Воителем, Седми, но и многажды да как-то враз смягчившимся Словутой, дотоль недоступными Дивным и Небом вызвали в отроковице поколь неопределенное, но ощутимое удивление. Впрочем привыкшая, к своим пятнадцати годам практически не получать ответов на вопросы, не имеющая достаточного внимания и несколько замкнувшаяся в одиночестве Владелина таила возникшее удивление в себе страшась его озвучить… и быть может ошибиться в собственных предположениях.
Рука юницы теперь находящаяся, как и в целом все здоровье, под неусыпным наблюдением не только Вещуньи Мудрой, Знахарки Прозорливой, но и всех остальных альвов вскоре совсем оправилась. Кудеснице Купавой даже удалось, какими-то приятно-пахнущими мазями оные все время хотелось лизнуть, почти полностью свести с плеча ужасные шрамы, хотя все же оставив зримо проступающие белые, слегка выпячивающиеся полосы. Теперь юнице не позволялось ходить на Ребячий мешок заниматься с Двужилом, не позволялось стрелять из лука, и даже носить ножны с мечом. Тем не менее Вещунья Мудрая стала обучать ее, как и иные альвинки, отобравшие из мальчиков особо способных, наукам волхования – лечения, звездной мудрости и бытия: счету, чтению, письму. Владу царица учила неспешно… Давая каждый раз по чуть-чуть материала, чтобы не перенапрячь, как и указал Бог Небо. Однако девочка оказалась на изумление одаренной ученицей и в сравнительно короткий срок научилась читать слова из свернутого в узкий рулон пергамента. С неподдельным интересом отроковица воспринимала новое для нее учение и те знания, которые удавалось извлечь из пергамента. Мудреные символы, начертанные, как объяснила Вещунья Мудрая на твореном из бараньей кожи листе пергамента, несущие в себе какую-то часть звука, чудно так складывались в единое слово.