Василиса, конечно, догадывалась, что где-то рядом существуют параллельные миры, но дух первооткрывательства был чужд ее натуре так же, как был чужд низамовский бабке русский язык. А вот Гулька, в отличие от абики, легко открывала двери незнакомцам, невзирая на предупреждения. С такой же легкостью Низамова взялась и за дверную ручку женской раздевалки чужой школы и была изрядно возмущена тем, что никто не смог дать ей внятного ответа на вопрос, где в данный момент находится ее подруга – Василиса Ладова.
После затянувшегося молчания Гулька дерзко обвела взглядом присутствовавших девочек и безошибочно направилась в сторону Хазовой, которую узнала по описаниям подруги: «Такая же маленькая и худая, как ты. Только челка на пол-лица и русая».
Они и вправду оказались похожи: одного примерно роста, с одинаково дерзким взглядом и гордой посадкой головы.
– Ты Хазова? – не церемонясь, спросила Низамова.
– Ну… я, – выдержав паузу, ответила Юлька.
– Поговорить надо, – склонила голову к плечу Гулька и показала глазами: – Отойдем?
– Ну, давай, отойдем, – бесстрашно ответила Хазова, хотя внутри неприятно екнуло.
– Ладова где? – Низамова переваливалась с пятки на носок, манерно скрестив руки на груди.
Юлька по наитию приняла подобную же позу и хамовато ответила:
– Откуда я знаю?!
– Во, блин, дела, – пробурчала себе под нос Гулька и разжала руки: – А кто знает?
– А чё случилось-то? – полюбопытствовала Хазова и уставилась на свою визави.
И неизвестно почему гордячка Низамова преисполнилась доверия к этой, как она сказала позже, «драной пигалице», и, присев на низкую выкрашенную голубой краской скамеечку, рассказала ей «все-все», в том числе и про сегодняшнее утро.
Рассказ незнакомки произвел на Юльку неизгладимое впечатление: от волнения она даже кроссовки перешнуровала. Теперь судьба Ладовой не давала ей покоя.
– А телефон у нее есть? – уставившись перед собой в одну точку, поинтересовалась Хазова.
Низамова скривилась и, повернув голову к Юльке, прошипела:
– Это чё ж вы за люди, блин! Девять лет учитесь в одном классе и ничего друг о друге не знаете: у кого есть телефон, у кого нет телефона. Ау! – Гулька хлопнула Хазову по коленке: – Девочка!
– Слышишь, ты, – Юлька тоже была не лыком шита, – ты на меня не наезжай! Это не я, между прочим, Ладову-то ищу!
– Ладно, – прикусила язык Низамова и опустила голову.
– Вот то-то и оно, – довольно хмыкнула Хазова, а наблюдавшая со стороны за этой странной беседой Ленка Наумова подала голос из другого угла раздевалки:
– Юльк, – окликнула она одноклассницу. – У тебя там чё, проблемы?
Уж кто-кто, а Наумова знала, как поступать в подобных ситуациях. Не зря она выросла в знаменитом «квартале греко-римской братвы».
– Нет у меня никаких проблем, – отмахнулась от нее Хазова и повернулась к присмиревшей на чужой территории Гульке.
– А чё тогда? – Наумова в два шага пересекла раздевалку и нависла над Низамовой мраморной кариатидой.
– Чё надо? – разозлилась Гулька и дерзко уставилась на висевшую над ней девицу.
– Ничё, – слишком быстро для своего гигантского по сравнению с остальными роста спасовала Наумова и сделала страшные глаза Хазовой: «Мол, если что, дай знать, живой эту не выпустим. Всю общественность подключим».
– Ленка, – тихо проговорила одноклассница: – Никому не скажешь?
Ленка старательно замотала головой, всем своим видом показывая, что готова служить не за страх, а за совесть.
– Ладова пропала, – тихо сообщила Хазова и опустила голову.
И хотя Василисы пока еще не было в школе всего один день, и никто не объявил ее во всероссийский розыск, прозвучало это так, что у Наумовой возникло чувство безвозвратной потери. И ей стало по-человечески жалко эту бесполезную, в сущности, Ладову, и ее родителей, и себя заодно, потому что на районе скажут: «Вон Ленка идет. У нее в классе девочка пропала». Дальше воображение Наумовой нарисовало человека в милицейской форме, и даже не одного, а двух – хорошо известного их семье участкового и, может быть, следователя по особо важным делам, на счету которого не одно раскрытое дело. «Лена, – скажут они, – помоги следствию. Вспомни, когда в последний раз ты видела свою одноклассницу Василису Ладову?» И Наумова сосредоточится, и подумает, и так им и скажет: «Вчера!»
– Ленка, – Хазова не выдержала затянувшегося молчания. – Ты чё, не слышишь меня?
– Слышу, – сдавленным голосом ответила Наумова и села чуть поодаль от девочек, рискуя перевернуть скамейку.
– Значит, делаем так, – Хазова вмиг стала серьезной. – Сначала – звоним. Потом, если не берет трубку, идем.
– А если ее и дома нет? – предположила Ленка.
– А где же она тогда?! – в один голос воскликнули странно похожие друг на друга Хазова и Низамова.
– Где-где… – печально протянула та. – Может, уж и нет ее на свете…
– Ты чё?! Дура?! – не сговариваясь, завопили девчонки, после чего все, не успевшие переодеться, как по команде уставились на эту загадочную троицу.
– А что? – начала оправдываться Ленка. – У нас в прошлом году маньяк объявился. Так меня мамка одну никуда не пускала. Всегда – с братьями.
– Ну… с твоими братьями можно, – понимающе пробурчала Юлька и резко встала. – Давай номер. Пойду в учительскую позвоню. Скажу, домой срочно надо.
Пока Хазова набирала ладовский номер, Низамова с Наумовой подпирали стену в узком коридоре возле учительской.
– Тебя как звать-то? – Ленка довольно дружелюбно попыталась поддержать светскую беседу.
– Гульназ, – отрывисто сообщила ей Низамова, прислушиваясь к каждому шороху, доносившемуся из учительской.
– А живешь где? – спросила Наумова и снова получила односложный ответ:
– На Песках.
– Так это ж далеко! – искренне удивилась одноклассница Василисы, а Гулька взмолилась:
– Слушай, как там тебя…
– Лена, – подсказала Наумова.
– Лена… Ты можешь помолчать?
– Могу, – обиделась Наумова и перешла к противоположной стене как раз в тот самый момент, когда Хазова кого-то поблагодарила в учительской, а Низамовой показалось, что это Юлька говорит по телефону. И Гулька чуть было не подпрыгнула от радости, потому что поговорить по Василисиному номеру можно было только с Василисой. А это значит, что ровно через десять минут, оставив здесь эту надоедливую компанию, она уже будет настойчиво звонить в Васькину дверь… А когда та откроет, то она просто повиснет на своей Ладовой, как обезьяна на пальме, и все пройдет, забудется, и дружба снова потечет своим чередом, как раньше. Правда, теперь, поклялась себе Низамова, она никогда, вот точно никогда, не будет заставлять Ладову ни бегать, ни прыгать, ни краситься, ни завиваться, ни худеть, если та сама этого не захочет…