– Да я, правда, не понимаю, за что меня задержали и за что меня посадили в камеру! И вот сейчас за что вы меня тут приковали наручниками! Объясните мне, в конце-то концов! – взмолился Вилор.
Мухин покачал головой и внимательно посмотрел на Щукина. От его взгляда Вилору стало совсем страшно.
– Значит, не понимаешь… А ты, что натворил вчера, не помнишь? А?!!! – угрожающе рявкнул Мухин.
– Я?!!!.. А что я натворил? Дебоширил? Ветрину разбил? Так я, правда, не помню, правда, не помню! Что я сделал? За что такое отношение? Какое дело? – Вилор почти кричал от отчаянья.
Мухин задумался, было видно, что он пытается верить Вилору, но оперское чутье, а вернее профессиональная привычка не доверять слезам и мольбам с первого раза, мешала ему сознаться в этом. Он покосился на Толика и, затушив сигарету, ледяным тоном спросил:
– А такого человека, как Лидия Петровна Скрябина, вы, гражданин Щукин, знаете?
– Лидию? А причем тут она? Причем тут Лида? Что за ерунда? Это она что ли меня сюда сдала? Она что ли заявление написала? Что я натворил? Что я ей сделал?
Мухин продолжал пристально смотреть на Вилора. Он все еще не мог понять, насколько искренен с ним этот человек.
– Нет, заявление она никакое не писала. Она просто не может теперь это сделать! Потому что она сейчас находится в морге!
– Что?!!! – Вилор дернулся и попытался встать со стула, но руки в стальных браслетах, заведенные за спинку, удержали его на месте. – Что вы такое говорите? В каком морге?!!! Что с ней! Что с Лидией?!!! – закричал Щукин.
Мухин покачал головой и, ухмыльнувшись, бросил своему коллеге Толику:
– Нет, ты посмотри Толян! Он еще тут требует! Орет тут на нас! Ты посмотри!
– А может правда у него крышу сорвало, и он не хрена не помнит? – робко озвучил свою догадку Толик.
Мухин задумался, он смотрел то в лист протокола на столе, то на Щукина. Вилор почти не дышал. Ужас окутал каждую клеточку тела. Он почувствовал, что еще немного и, он потеряет сознание.
– Гражданка Лидия Петровна Скрябина найдена мертвой в вашей квартире. У нас есть все основания полагать, что вы и убили гражданку Скрябину Лидию Петровну. Что вы нам можете пояснить по этому делу гражданин Щукин?
Вилор все это слышал, как в тумане. Тем не менее, до него через какое-то время дошел страшный смысл слов Мухина.
Щукин дернулся и заорал.
Он орал дико, руки непроизвольно потянули за собой стул. Вилор привстал, но не смог удержать равновесия и рухнул на бок, на грязный пол. Он выл и кусал губы. Бился, словно в судорогах и катался вместе со стулом по полу. Мухин и второй опер испуганно вскочили.
– Толик, давай воды, а то он сейчас точно сознание потеряет! – закричал высокий в сером костюме.
Толик, метнулся к подоконнику и, схватив графин с водой, принялся лить ее на лицо Щукина. Вода попадала ему на щеки и волосы и струями скатывалась на пол. Через минуту Щукин размазывал головой грязь на линолеуме. Он все также выл и дергался.
– Что с ним делать? Как его успокоить? Что делать? – взвизгнул Толик.
– Да расстегни ты ему наручники! Расстегни! Надо его прижать к полу! – крикнул Мухин.
Толик дрожащими руками перевернул Вилора на живот, отбросил стул и, кое-как попав маленьким ключиком в замок наручников освободил Щукина от браслетов. Вилор продолжал выть, закрыв ладонями лицо. Тогда Мухин, опустившись коленом ему на грудь, влепил Вилору звонкую пощечину. На секунду Щукин пришел в себя. Он раскрыл глаза и, посмотрев на Мухина, глубоко вздохнув, закричал:
– Нет! Это не правда! Этого не может быть! Нет! Лидия!!!
Мухин поднялся в полный рост и, брезгливо посмотрев на воющего Щукина, сказал:
– Ладно, пусть переварит информацию. Видно он точно не хрена не помнит.
Мухин устало вернулся к своему столу и, вытащив из пачки сигарету, закурил. Его напарник сидел на диване и смотрел на Щукина. Тот немного успокоился. Он, лежал почти, недвижим и лишь изредка стонал.
– Ты будешь его допрашивать? Как его сейчас допрашивать? А если вообще кто ни будь из руководства зайдет, так вообще, скажут мы его тут пресанули! Вон под молотки мол наши попал! А? Кто это все гавно тут убирать-то будет? У нас даже тряпки половой нет! – причитал Толик.
– Так сходи и найди! Надо все тут вытереть! Найди уборщицу что ли! А я пока его немного успокою! Может, что и скажет!
Вилор все это слушал с каким-то странным ощущением. Ему сейчас казалось, что он словно находится в зале кинотеатра, а на экране идет фильм про него, и вот сейчас актеры разыграли эту драматическую сцену!
Голоса!
Какие противные у них голоса!
И тут мозг как самый жестокий и мерзкий садист, вдруг прорезал сознание страшной мыслью. – «Лидия! Моя Лидия! Они говорят, что ее больше нет! Нет! Ее не может больше не быть! Лидия не может исчезнуть? Как она может исчезнуть? Умереть? Нет, Лидия не может умереть! Она не может умереть! Это противоестественно! Как Лидия может умереть? Она перестала дышать? Ее кожа стала холодной! Ее руки стали недвижимы?! Нет, она не может умереть! Она перестала улыбаться, перестала слышать?! Нет, это бред! Такого просто не может быть! Это все ложь! Это все ложь! Какие гнусные люди, если они могут говорить такую циничную и страшную ложь!»
И тут его вновь вернул в страшную реальность противный низкий голос высокого человека в сером, стильном костюме:
– Щукин! Ладно! Хватит тут разыгрывать Ричарда третьего! Вставай, нам надо побеседовать! Вставай и давай расскажи мне, что же вчера произошло в твоей квартире. Что?! Расскажи мне хотя бы то, что ты помнишь!
Вилор открыл глаза и, посмотрев на этого мерзкого человека, еле выдавил из себя:
– А Лидия? Что с Лидией?
– Я же сказал! Она мертва!
Вилор зажмурился и застонал. Ему в этот момент вновь захотелось умереть. Но он понял, что смерть сейчас будет просто спасением.
* * *
Он всматривался в это идеальное лицо. Таких черт нет ни у одного человека на земле. Гладкая кожа, чуть вдернутые брови в разлет, прямой нос и красивые полные губы. Они немного приоткрыты – самую малость, нет определенно она красавица! Красавица!
Она одна на свете!
Таких больше нет!
Таких больше никогда не будет!
Она единственная и неповторимая и принадлежит только ему!
ТОЛЬКО ЕМУ!
И никому более он никогда ее не отдаст!
«Да, я единственный кому позволено решать ее судьбу! И я решил ее судьбу! Решил справедливо, хотя немного жестоко, но справедливо! Никто так больше ничего не может решить! Никто! Никто больше не может к ней притронуться! Только я! Я! Я! Жалеть ли о том, что она больше никогда ничего не скажет? Хм, зачем об этом жалеть? Зачем нужны вообще ее слова? Кому они нужны? Слова, сказанные человеком это лишь лишние звуки! Они противоестественны остальному всему живому! Растеньям, рыбам, животным! Все они же обходятся без слов! Почему, зачем человеку нужны слова? Нет, они не нужны! Пусть, пусть она уже ничего не будет говорить, но зато теперь она покорна. Она моя!» – Скрябин сидел и улыбался, еле заметно.