Павел Сергеевич испугался, что перегнул палку и, виноватым голосом добавил:
– И все же его оправдают. Почему его не могут оправдать?!
Маленький ответил не сразу, он опять мрачно смотрел, куда-то вдаль аллеи, словно искал кого-то взглядом и лишь через какое-то время, словно очнувшись, сказал:
– Слушай, Клюфт, молчи! Ты не хрена не знаешь! Не хрена! Ты знаешь, какой процент оправдательных приговоров сейчас?! Нет, не знаешь! Так вот, я тебе статистику озвучу… слава Богу, владею закрытыми цифрами!.. При царе процент оправдательных приговоров был тридцать! При Сталине,… тобой нелюбимом,… процент оправдательных приговоров был десять! Десять процентов во времена Гулага и Колымы!
– Хм, и кого же оправдывали? Я что-то тогда, в тридцать седьмом, не видел! – зло огрызнулся Клюфт.
– Не важно,… даты прав,… в большинстве случаев оправдывали уголовников так сказать социально близких,… но было дело и, политических выпускали,… хотя и меньше, но ведь это было! Между прочим, твой внук, не по политической статье проходит, как ты, понял?!
Клюфт сидел и молчал, он тяжело дышал. Он не смотрел на Маленького, но Андрон Кузьмич знал, Клюфт слушает каждое его слово, поэтому Маленький уверенно добавил:
– Так вот,… сейчас, процент оправдательных приговоров около… ноль пять, ноль восемь! Меньше процента,… понимаешь,… меньше процента! Суд превратился в сплошной заказ! Если тебя завели в зал суда, то все, ты выйдешь обязательно в сторону тюрьмы под конвоем!
Клюфт покосился на Маленького и грустным голосом спросил:
– И что же теперь делать?
– Хм, надо бороться, но сначала надо все узнать, как там все было и если твой внук не причем, то кто это все сделал и кто это все подстроил?
– Ты мне поможешь? – с надеждой спросил Павел Сергеевич.
Маленький ничего не ответил, он встал с лавки и, поковыряв на асфальте кончиком своего зонтика, двинулся прочь. Пройдя метров десять, он остановился и, обернувшись, крикнул Клюфту:
– Сиди дома, и никуда не уезжай, я найду тебя!
Клюфт опустил глаза, ему на короткое время стало немного легче на душе, мрачные мысли растворились. Клюфт, вдруг почувствовал, что он остался не один на один со своим горем.
Грязно-желтый милицейский УАЗик, с синими полосками на бортах, медленно ехал по городским улицам. Быстрее двигаться он просто не мог. Мотор урчал, как престарелый кот, который собирался съесть рыбу, но у него это не получалось из-за отсутствия зубов. Машина была переполнена. В салоне сидели семь человек помимо водителя. Еще четверо арестантов ютились в узком и тесном заднем отсеке с решеткой на меленьком оконце. Они словно шпроты в банке полулежали друг на друге. Все с нетерпением ждали, когда же закончится эта, как им показалась длинная поездка, хотя конечная цель такого путешествия в клетке была очень печальной.
Милицейская «канарейка» подъехала зданию, в котором находилась районная прокуратура – это была серийная пятиэтажка с малозаметным входом с небольшим крылечком и скромной вывеской.
Водитель УАЗика, тучный и усатый сержант, смачно выругался и зло бросил пассажирам в салоне:
– Вы, когда мать вашу… свою машину заимеете на санкции ездить? Вы набьетесь тут ко мне и вот еле еду, а машину уж давно капиталить надо! Слышите или нет, опера хреновы?! Где ваш транспорт?
– Петрович, не бузи! – ответил один из оперативников. – Сам знаешь, наш уазик ушел на задание. На спецоперации, да и нет в нем бичевника, где можно арестантов возить. Тентовый он. Так, что уж извини…
– Извини,… извини,… мне-то от ваших извинений не легче!
– Ты хотел сказать,… наши извинения,… в стакан не нальешь? – пошутил второй оперативник.
Из-за дикой тесноты он сидел на коленях у своего коллеги.
– Ну, можно и так,… – буркнул водитель.
– Ну, это ж поправимо. Вот получку дадут, мы с парнями скинемся и приобретем тебе стимулятор уплотнения на литр объема! – добавил еще один опер.
– Ага, жди вас! Давай сегодня, что б рассчитались! Я со следующего дежурства в отпуске!
– Хорошо, хорошо, договорились, – засмеялись оперативники.
Водитель тяжело вздохнул и крикнул:
– Все!!! Приехали, вываливайтесь мать вашу!
Одним из арестантов, который томился в тесном отсеке для задержанных, был Вилор Щукин. Он, непроизвольно выслушав шутливый разговор водителя и оперов в салоне, подумал:
«Они даже не могу себе представить, что такое быть не свободным, хотя сами каждый день, каждый час сталкиваются с этой самой несвободой. Но одно дело, когда ты видишь не свободного человека, а другое, когда ты сам становишься узником. Странно, но пока ты на свободе, ты не замечаешь самых маленьких прелестей свободы. Грустно и смешно, но вот бы было хорошо, этих людей для профилактических целей допустим раз в неделю, часов на шесть лишать свободы».
– А ну, выходи по одному! – раздался звонкий голос.
Дверка заднего отсека УАЗика со скрипом открылась, и опера принялись выгружать арестантов. У каждого милиционера был свой подопечный. У Вилора конвоиром был Мухин. Он, расстегнул один из браслетов наручников, надетых на Щукине и, дернув рядом стоящего арестанта, схватив его свободную руку, защелкнул на ней браслет. Через минуту все были словно скованы одной цепью. Каждый из арестантов оказался пристегнут к руке соседа. Получилась эдакая цепочка из четверых человек. Ее опера и ввели в помещение районной прокуратуры. Вилор шел в самом конце этого людского каравана. К его руке пристегнули какого-то возрастного уголовника, это Щукин понял по множеству наколок на пальцах и запястье соседа. Коротко стриженый урка, зло посмотрел на милиционеров и противно ухмыляясь, сказал:
– Аккуратней начальник! На этапе нам руки еще пригодятся, а ты дергаешь, вот вывих получим, я сразу прокурору маляву накатаю, за нечеловеческое содержание. Пусть вам втык даст.
– Ты шевели копытами! Про свои права адвокату рассказывай, а прокурору тоже можешь на санкции прошептать. Может он тебя и не арестует за подкол своего кореша.
Урка ухмыльнулся, но больше ничего не сказал. Арестантов ввели в приемную и поставили лицом к стенке. Где-то за спиной барабанила по клавишам компьютера секретарша. Опера облепили смазливую девицу, словно пчелы цветок и наперебой затараторили:
– Олечка, как вы хороши!
– О! У вас новая кофточка!
– А юбка, юбка-то какая!
Секретарша, вульгарно улыбаясь, ехидно ответила:
– А ну, пошли от моего рабочего места! Елена Петровна ждет вас на санкцию! А мне тут нечего глазки строить! Вон, ваши подружки! – девица кивнула на арестантов у стены.
Опера захохотали, а один из них, шутливо бросил:
– Эти подружки не наши. Их дружки дома сидят, в камере!