А Веселовский-младший стал поживать семейно в деревне чухонской, лежавшей на берегах речки с длинным названием Кокколаниоки. Заняли они дом попросторнее, кормились потихоньку со своих дворов, не забывая, однако, братцу честно посылать половину оброка. Якову-то Андреевичу, как уже говорилось, особо этого и не нужно было, он со временем отхватил достаточно земли и крепостных в южных краях, в украинских землях, щедротами своего покровителя. Но подношения от брата принимал как должное.
— Дескать, собственностью я же тебя оделил! Да и соседство с самим Блументростом для тебя будет полезным. Глядишь, поможет чем доктор знаменитый в излечении увечий. По-соседски.
Правда, царский лекарь в деревне не появлялся. Потому Иван Андреевич боли свои головные лечил средствами народными. В бане парился, потом вином хлебным, на травах настоянным, довершал курс лечения.
Через год, как поселились супруги Веселовские в деревеньке своей, 8-го сентября 1717 года родился сынок у них, Алешей нареченный. Вот уж батюшка Иван Андреевич обрадовался! День-то был необычный, праздничный — Знаменской иконы Божьей Матери. С далекого 1687 года ее облик озарял русские знамена.
— Знатным воином станет сей младенец, коль в такой значимый для русского воинства, день появился на свет! Сама Богородица Пресвятая будет ему покровительницей! — торжественно провозгласил счастливый отец. Новорожденного нарекли Алексеем, в честь старшего сына Государя. Неведомо было Веселовским, что менее года оставалось до кончины наследника российского от руки отца родного.
Евдокия Петровна сколь уж лет с мужем маялась — то с войны ждала, то при гошпиталях мыкалась, а потом дворы чухонские и хозяйство ими брошенное поднимала с несколькими крепостными. Только лишь перекрестилась в ответ на слова мужа и прошептала про себя:
— Сохрани его, Господи!
В тот же год, что казнили царевича, поздней осенью заявился братец старший — Яков Андреевич. Был это его первый и последний визит в Хийтолу. Мрачный он тогда приехал, невеселый.
— Слышь-ко, Иван, давай посидим, поговорим о делах наших грешных. Без ушей посторонних. Сам понимаешь, время какое.
— Дык, посторонних здесь отроду не бывало, — развел руками Иван Андреевич.
Уселись братья на лавку деревянную во дворе. Внешне, вроде бы, и схожи промеж собой, да не зная, что родные, и не скажешь. Яков — в парике надушенном, кафтане богатом, раздобревший на харчах придворных, да с желчью какой-то в лице, младший — Иван — и ростом поболе, а брюхом помене, полысевший, правда, зато жизнерадостный, с запахом луковичным, таким крепким и здоровым, что даже винный перегар отступал.
— Ну и хорошо. Язык надо держать за зубами. В прошлом годе, как сын у тебя родился, ты всем трезвонил, что в честь наследника царского нарек его?
— Всем-не всем, но говорил, — пожал плечами брат младший.
— Вот то-то! Забудь теперь об имени этом. Государев преступник он оказался. Сам Петр Алексеевич и порешил его.
— Господи! — перекрестился Иван Андреевич. — Рази так можно? Сына-то родного?
— Все можно, — жестко отрезал старший, — если дело государево. Да с прямой изменой связано. Не нашего ума это…
— Так что ж теперь? И сына звать Алексеем нельзя? Ведь крещен так! Не перекрестишь. Имя-то един раз дается, только, в монашество уходя, люди имена меняют. Младенца же не постригают.
— Знаю. Жаль, что не поменять. Но вспоминать, почему так назвали, — не след. Это ты крепко запомни и жене своей строго накажи.
— Как скажешь.
— Да не как скажешь, а сам понимать должен, — разозлился Яков не на шутку. — Приказ Преображенский никто не отменял. Я тебе другое еще поведаю. Сродственники наши, братья двоюродные — Авраам, Исаак и Федор Веселовские, сыновья отцова брата Павла, слыхал про них?
— Да откуда, в глуши этакой.
— Так вот, слушай! — Яков даже оглянулся, нет ли кого лишнего рядом, и, приблизившись прямо к уху Ивана, обдавая его запахом духов, зашептал. — Все трое состояли в службе по Посольскому приказу. Авраам был в цесарском королевстве, а Федор в аглицком. Эти двое замешаны в деле царевича казненного. Оба отказались возвращаться в Россию. Плахи боятся. Потому наша фамилия сейчас не в чести. Понял? Сидеть надо тихо, как мыши.
— Господи, — перекрестился Иван Андреевич. — Что за напасть такая? А ты-то по-прежнему при Светлейшем Князе обитаешься?
— По-прежнему. Только, знаешь, когда хворосту много в костер набросают, то не горит сначала, дымок один лишь идет. А ветер дунет — так займется, что не отскочишь вовремя — дотла себя спалишь.
— Не пойму я, брат, не разумею, что мыслишь!
— А то мыслю, — снова обозлился Яков, — что огня надо беречься. А хворост — это людишки наши. Сами сгорят и за собой еще утянуть могут.
— А Светлейший?
— Ну что Светлейший? Сам вертится, как на сковородке. Почитай, с одиннадцатого года непрерывно под следствием находится.
— За что его-то?
— Известно за что! В казнокрадстве винят.
— А он?
— Помалкивай ты лучше, брат! Не говорят вслух о таких вещах. Государь уж сколь раз его и дубиной охаживал, и деньги заставлял в казну возвращать… Одно спасает — удача воинская Светлейшего, ум изворотливый да и то, что царь привык к своему любимцу. Отлупит, но прощает. А Александр Данилович, если шкуру спасать надо будет, ни перед чем не остановится. Потому и за фамилию нашу я опасаюсь. Кто мы-то? Хворост! Вот то-то, брат.
— Да-а, Яша, страшные вещи ты порассказал. — Покачал головой Иван Андреевич. — Как жить-то дальше, ума не приложу.
— Да живи как живешь. — Поморщился старший, словно зуб заныл. — Расти сына, хозяйствуй да язык держи за зубами. Сам помалкивай, а других слушай. И еще вот что… Ты половину оброка, что раньше мне присылал… больше этого не делай. Продавай, а вырученные деньги складывай. Пусть лежат до времени. А я скажу там, при дворе Светлейшего, что разорился брат, и связи с ним я теперь не имею. Кстати, ты учти, что не зря я тебе деревеньку-то эту чухонскую присмотрел да вовремя урвал у Светлейшего. Подати все здесь по свейскому уложению старому сбираются. Заметил, небось? То-то. Все легче.
— Да земля-то, братец, знаешь какая тут? Камень на камне. Пока поле крестьяне обработают — семь потов сойдет. Да и заморозки ранние урожай сильно губят. Одно спасение — травы здесь хорошие, скотина добрая, накормленная, оттого молоком богатая. Куры с гусями, опять же. Грибы да ягоды в лесу. Рыбы в озере много. А вот с хлебушком тяжело!
— Ладно-ладно, ты не прибедняйся! Знал бы, какой на Руси правеж стоит, когда подати сбирают. Стоном земля стонет. Мужиков насмерть запарывают. Государю армию содержать надобно. А у тебя здесь все по-Божески.
— Ну, все понял? Брат поднялся. — Для тебя да для семьи твоей стараюсь. Цени! Поступай, как сказано было. Теперь зови, потчуй брата. Откушаю и назад, в Петербург.