— Имя, отрок, он другое принял. Как и тебя, Алексием его нарекли, когда постриг монашеский принял. В этом величие и подвиг его духовный. А славу ему народ благодарный создал. Не гордись славой собственной — она переменчива, не гордись богатством — оно исчезает, не гордись благородством происхождения — все предадимся тлению, не гордись мудростью, силою, красотой — все это не твое. Ибо все — от Бога и все в Его воле.
Прибежит Алеша к батюшке. Скачет на одной ноге, радуясь, что урок заданный осилил. Кричит:
— Выучил! Выучил! Спрашивай урок, отец Василий. А тот в ответ:
— Не хвались! От похвалы рождается самолюбие, от самолюбия — гордость, от гордости — падение. Падение же влечет за собой отчуждение от Бога. Если дела твои будут добры — узнает Бог, узнают и люди. Похвалят тебя. Если сам о себе умолчишь — Бог скажет о тебе, если сам себя хвалить будешь — люди отвернутся и станут презирать тебя, а Бог умолкнет.
— Добро и останется добром всегда, хотя бы и никто не хвалил, равно, как и зло останется злом, хотя бы никто его и не осудил.
Начнет мечтать отрок о плаваниях дальних, об островах сказочных, о золоте и каменьях драгоценных, что там спрятаны. А батюшка ему:
— Не надейся на богатство и не гонись за ним! Не гонись за многим, будь малым доволен. Лучше малым обладать с благодарностью, чем неразумно гнаться за большим. Не увлекись сребролюбием, ибо есть это идолослужение. Увлеченный скупостью и сребролюбием, становится ненасытным, как ад, любит от всех получать и никому ничего не давать. Хотя бы приобрел богатства всего мира — не насытится. Имел много — хочет еще больше. Сам себе не доверяет и не оставит своих желаний, пока землей не накроется. Будь же щедр и милостив, да будет милостив Господь для твоей души в День Суда. Зачем скупиться напрасно — ничего не возьмешь с собой. Многие бесчисленные богатства приобрели, но ничего с собой не взяли, сами во гробе истлели, богатство их без вести исчезло, и память их погибла с шумом. Презирай изменчивое, чтобы получить вечное.
Придет Алеша жаловаться к отцу Василию на соседских Нестеровых — драчливых и заносчивых, а священник вновь поучает:
— Не осуждай! Не суди всячески. Не присваивай себе власти Господней, один Судья всех живых и мертвых — Бог. А ты, человече смертный, за собой смотри, за собой наблюдай. Ведь и за тобой есть такое, за что тебя судить следует. Хотя бы ты и обладал всеми совершенствами, другого не осуждай всячески. Если же осуждаешь, то заслуживаешь большего осуждения, ибо ты виновен более, что присваиваешь себе власть Божию.
— Не завидуй! Все в этом мире тленно, временно, изменчиво, как дым. Ничто не вечно. Благоразумно завидуй тем, кто присоединится к Господу, кто сподобится благодати Святого Духа, потому что, если кто ее примет, будет славнее и богаче всех богатых и славных. Не завидуй, если кого почитают и прославляют более тебя или кто в чем-либо пред тобой имеет избыток. Считай все это за сон. Не завидуй земным тленным предметам, имей сердце свое, обращенное к вещам небесным и вечным. Благодать Божия заключается не в богатстве и почете земном, но во всегдашнем пребывании в Боге.
— Подумай, отрок, что не очень стал бы завидовать тому, кто в игре ненадолго бы взял себе звание царское. Или бы кто разбогател во сне. Потому, если кого хвалят — пусть хвалят, если кто богатеет — пусть богатеет. Ты же наблюдай за собой. Будь благодарен за данное тебе Богом положение. Пребывай в том, к чему призван. Никто сам по себе не может получить чего-либо, если не даст Бог. «Ибо нет власти не от Бога!» — так нас учит апостол.
— Не гневайся! Хотя бы кто тебя и очень оскорбил. Гнев человека не творит правды Божией. Господь сказал: «Научитесь от Меня не ярости, не гневу, но яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим». Ты, отрок, скажешь, однако: такой-то обидел меня, злословил, бесчестил меня перед всеми, злое против меня и мыслит, и делает. Но кто более Бога был обижен? Кто был злословим, хулим, поносим более Господа? Однако Он, хотя был бит, оплеван, распят, не злопамятствовал, не гневался, а, умирая на кресте, молился за согрешивших: «Отче! Прости им, ибо не ведают, что творят!»
А в учении повторял постоянно:
— Не ленись! Будь, Алеша, усерден, всегда гори духом. Смотри, чтоб ни одного дня не прошло — если его потеряешь, другого потом иметь не будешь. Настоящая жизнь не есть покой, но борьба и война, торг, училище, морское плавании. Не может быть мира на войне, или покоя в училище и на торгу, или спокойствия в морском плавание. Кто на море без страха и печали? Кто на войне без боязни? Кто на базаре или в училище в покое? Никто! Не ленись же и в деле Божьем, трудись, какое бы оно ни было. Не закапывай данного тебе таланта в землю лености и небрежения, но старайся, дабы умножив данное тебе добро, сказать в тот день Господу: «Вот, Господи, я приобрел другие десять талантов», — а от Господа услышать: «Хорошо, добрый и верный раб! В малом ты был верен, над многим поставлю!» Разве кто, ничего не делая, достигает награды? Разве кто без старания получает славу и почет? Разве кто, ленясь и не заботясь, приобретает богатство? Никто! Если уж и временные блага не даются тем, кто не старается, не трудится, что говорить о вечном…
Вот такому алфавиту духовному и учил старый священник младого отрока Алексия. На каждый вопрос детский находилось и слово пастырское.
Умер отец Василий как раз на Покрова. Заканчивался 1730 год. Мужики вырыли могилу в еще не промерзшей земле, и деревянный простой гроб, как саваном, покрыл первый выпавший снег. Этот же снег сразу запорошил и земляной холмик, выросший над зарытой могилой. Плакал Алеша, плакала матушка, плакали мужики и бабы, провожавшие отца Василия в последний путь. Словно вновь осиротевшим почувствовал себя Алеша. Не с кем больше было общаться ему в деревне. Сверстников своих — детей дворян Нестеровых — он сторонился. Были они шумные, драчливые, ничему не ученые. А Алеша, как-то вдруг почувствовал себя повзрослевшим. Неуютно и тесно стало вдруг ему, тринадцатилетнему, в деревне. Стал он длинными зимними вечерами расспрашивать матушку о Петербурге. Да матушка ничего толком и рассказать не могла. Петербург она помнила лишь по гошпиталям, где лечился ныне покойный Иван Андреевич. Столица пугала ее. Лес подступал прямо к першпективам, слышно было по ночам, как волки завывали. Везде солдаты, мастеровые, каторжных много. И одна сплошная стройка. Ухали бабы деревянные, загоняя тысячи свай в основание будущей столицы, топоры стучали, да плети свистели, подгоняя люд работный.
За четырнадцать лет, что прожили Веселовские в своей деревне, они и не выбирались почти никуда. Может раза два съездили в Кексгольм. На дворе постоялом переночевали, купили, чего надо было по части товара скобяного, для хозяйства, да и назад возвернулись. С соседями, по причинам известным, Веселовские также общались мало. Да и не бывали они в имениях-то своих. Одни только Нестеровы проживали постоянно. Вильгельм Геннин, как получил Азилу, так почти ни разу и не приезжал. То сначала в столице Литейный двор строил, затем Олонецкие заводы поднимал. А после, еще дальше его отправили — на Урал. Там заводы строил. Иоганн Блументрост, тоже не появлялся. Он от царя имение в Гатчине получил, там и проживал, а место придворного лекаря брату уступил — Лаврентию. В начале 26-го года почти все оставшиеся свободными, нераздаренными, деревеньки да хутора в окрестностях Хийтолы пожаловали вице-адмиралу Сиверсу, Петру Иоганну. Но со столь важными соседями Веселовские тем более не общались. Не по рангу было. К Сиверсам отошли и Тиурула, и Хянила, и Пуккиниеми и другие наделы. 173 двора. Весь Хийтоловский округ теперь был поделен. Потому, новости Веселовские черпали от офицеров драгунского Выборгского полка, майора Даниила Павлова да капитана Пикерта, что иногда заходили в деревню на постой. Граница была рядом, вот и отряжались партии драгун в поиск. Следили солдаты за северными соседями, да порой, за разбойниками гонялись.