Так и уехал Яков Веселовский, посеяв страх перед тем неведомым и непостижимым для умов, живущих в Хийтоле. Что ж творилось в том далеком и страшном Петербурге?
Рос Алеша в любви материнской. Пока совсем маленьким был, гулял во дворе усадьбы родительской или с матушкой сиживал на берегу речки. А как подрос, то на Ладогу бегать смотреть полюбил. Огромное озеро, недаром морем его старожилы называли. Манило оно отрока. Часами мог сидеть, любоваться бесконечностью глади да мощью стихии. Рыбаков расспрашивал местных, когда возвращались они с промысла. Каково оно там? В море Ладожском? И, раскрыв рот от изумления, слушал их сказки про шторма и опасности, про путь дальний, через Свирь да Онегу, к Студеному Морю-Окияну. Про острова дальние, Грумангом прозванными, русскими поморами с Архангельска и Мезени освоенными. Про льды и торосы, да медведей-ушкуев огромных, цвета снежного белого. Про страны неведомые, до коих, ежели Господь сподобит да Никола Угодник заступится, можно по морю добраться.
Когда минуло десять лет с его рождения, так дошли до Веселовских слухи, что Светлейший-то Князь Александр Данилович, коего за покровителя и благодетеля своего Веселовские почитали, арестован и сослан в какой-то неизвестный Березов. Где такой город — и неведомо им было. Почитай, на краю земли Русской. А заарестовали Светлейшего в один день с рождением Алешки. То бишь, 8 сентября. С тех пор и о брате больше ничего они не слышали. Вспоминать, что он секретарем был Светлейшего, да и сам-то Иван Андреевич служил в шквадроне Его имени, было не с руки. Хоть и отменили приказ Преображенский, но люди русские были умные. И глушь вокруг вроде бы, да до Петербурга-то недалече, верхами ден пять, ну неделю скакать. Двор, правда, теперь в Москве обитал, но «слово и дело» всегда помнили. Батюшка Алешин стал пить еще больше, пока не хватил его через год апоплексический удар. Однажды лицом покраснел, хотел что-то сказать за ужином, да только ртом воздух хватал. Потом рукой взмахнул и повалился замертво с лавки на пол.
Схоронили Ивана Андреевича на старом общем кладбище, где и финны-лютеране покоились, и православный люд лежал. Земли в этих краях издревне карельские были, под Господином Великим Новгородом. И Кексгольм шведский раньше Корелой назывался. Но во времена смутные земли эти от России под шведов отошли. А те финнов сюда стали переселять, дабы разбавить Веру Православную лютеранской. Знали шведы, что на Вере Православной Русь твердо стоит. Искореняли ее в первую очередь. Да до конца изничтожить не удалось. Потому и деревня стала лишь наполовину чухонской, правда, церковь в ней была лютеранская. Настояниями Блументроста, тоже лютеранина, даже пастор остался. А в соседней деревушке Тиурула жили, в основном, карелы православные, и храм был, соответственно, нашей веры, греческой. Кладбище как раз посередь двух деревень и располагалось.
— Там все пред Богом предстают. — Считал отец Василий, местный священник. Хоть и строгих взглядов был, почти староверческих. Больше на монаха-схимника походил. Высокий и худой, с бородой седой и окладистой, да руки явно не мужицкие, хоть и огрубелые от трудов праведных физических.
Был он сослан Синодом в глухой финский край за грехи какие-то, а может и, наоборот, за правду-матушку. Не прост, ох не прост был отец Василий, зело грамотен, языки знал многие, книги старинные вывез с собой из Москвы. А в деревне карельской Тиуруле храм древний, со времен новгородских, еще монахами коневецкими основанный. В нем и служил батюшка. В честь монастыря древнего и церковь называлась Ко-невской Божьей матери. При шведах в запущение пришла, да, слава Господу, сохранилась. Заколотили досками двери, окна, но хоть не сожгли. А карелы с приходом русских в эти края, вместе с батюшкой Василием, открыли храм, отмыли, очистили от скверны, кресты установили, да иконы припрятанные развесили по стенам. Священник освятил церковь заново, и возродилась Вера Православная. Сюда ходил люд благочестивый со всей Хийтолы. Здесь и Алешу крестили когда-то, здесь и батюшку его отпевали, как представился. Давно приметил отец Василий смышленого мальчонку. Зашел как-то вечером, уже после поминок, к Евдокии Петровне Веселовской да и предложил его в учение взять. Суров внешне был батюшка, но справедлив и добр душой. Нравилось Алеше с ним. Тепло душевное чувствовал, да и пахло в келье у отца Василия по-доброму — ладаном, воском и хлебом. Почему-то на всю жизнь запомнил больше всего Алеша этот запах. Учил священник пониманием, а не зубрежкой. Старался объяснять юному совсем отроку то, что не мог постичь он сразу младым умом. Научил читать, основам арифметики Магницкого, грамматике, старославянскому, латыни, немного французскому и немецкому. Стар был отец Василий, многое помнил. Еще царя Алексея Михайловича застал, и патриарха Никона, и протопопа Аввакума. Раскол церковный. Стеньки Разина бунт, мятежи стрелецкие и расправы над всеми страшные. Иногда рассказывал кое-что Алеше, но неохотно, только для сравнения с чем-нибудь. С болью говорил всегда о доле тяжкой народной, о том кресте, что несем всю свою историю. О том, что надо быть стойким в испытаниях, ибо много их будет еще впереди, но, пройдя их безропотно, Господь возблагодарит за это, и то, чтоб Алеша заповеди чтил Христовы, они и существуют для облегчения жизни:
— Исполняя их, ты, Алеша, приближаешься именно к Нему, а чем ты ближе будешь к Отцу Нашему, тем легче и тебе будет. Ибо благодать исходит от Господа, которая и тебя коснется. Так и народ наш весь, русский. Гнется, но не ломается, ибо зреет в нем понимание судьбы своей великой. Как сказано в Евангелие от Матфея: «Будут предавать вас на мучения, и убивать вас; и вы будете ненавидимы всеми народами за имя Мое… и многие лжепророки восстанут, и прельстят многих; и, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь; ПРЕТЕРПЕВШИЙ ЖЕ ДО КОНЦА СПАСЕТСЯ!»
Многое не понимал отрок из слов мудрого священника. Годы потребуются, чтоб к нему снизошло понимание, а значит, и благодать Божья. Она и поможет ему в испытаниях, лишениях, придаст силы и терпение, даст возможность пронести веру в искренность чувств, в необходимость соблюдения заповедей через все горнила войн и ссылок и всего того, что выпадет на, его долю, о чем он далее и не предполагал сейчас.
Священник старый разговаривал с отроком как со взрослым. Поучал его многому. Беседы их долгие проповедь напоминали больше, нежели учебу. Так, помимо знаний, читал отец Василий Алеше книгу мудрости житейской.
— Не гордись, отрок! Ничто так ни мерзко Богу, ни неприятно людям, как гордость и превозношение, ибо рождаются они от ослепления и неразумия. Знай, что Бог гордым противится, а смиренным дает благодать Свою: возносит смиренных и унижает гордых, принимает кротких и отвращается гордых. Господь принял одно воздыхание смиренного мытаря и отвергнул все добродетели фарисея, значит, перед Богом лучше грешник смиренный, чем гордый праведник. Господь выбрал смиренных апостолов, отверг премудрых философов и гордых фарисеев, избрал простых рыбаков, отверг благородных князей, взор его нал на Иосифа Древодела и незнатную Пресвятую Матерь Деву. Никому не должно гордиться знатностью предков, зная, что все мы идем от Адама и оставим после себя прах. Всех нас земля сравняет.
— А воинская слава рази не гордость дает человеку? Как князю Александру, ведь прозвали его Невским. И имя он это принял, и носил его? А, батюшка?