Как много он хотел рассказать Би и как мало написал. Когда появится следующая возможность послать ей письмо, он не подведет, ему помогут заметки, которые он нацарапал в своих блокнотах, чтобы перечислить все самые важные события, случившиеся за последние сто шестьдесят часов. Но нюансы он упустит. Он забудет безмятежные, безмолвные, задушевные моменты между ним и его новыми друзьями, неожиданные проблески взаимопонимания в тех областях, где, как ему казалось, сгустилась непроглядная и безнадежная тьма. И даже это золотое небо он забудет упомянуть.
Записные книжки лежали в рюкзаке, где-то на дне. Надо бы, наверное, держать их в гамаке, тогда он сможет поведать им свои мысли и впечатления, как только они возникнут. Да, но вдруг он уколется карандашом во сне или карандаш провалится в дырку сетки на жесткий пол внизу. От удара весь графит внутри может раскрошиться, и очинить карандаш будет невозможно. Питер очень дорожил своим карандашом. Если с ним обращаться должным образом, то он прослужит еще долго, когда все шариковые ручки потекут, когда высохнут все чернила и выйдут из строя все пишущие машинки.
К тому же он наслаждался часами, проведенными в гамаке, часами, свободными от каких-либо дел. Пока он трудился вместе со всеми на земле, его мозг постоянно гудел, живо реагируя на проблемы и отыскивая решения. В его служении каждая встреча может стать судьбоносной. Ничто не должно приниматься как данность. Оазианцы действительно считали себя христианами, но очень слабо разбирались в учении Христа. Сердца их переполняла аморфная вера, но умам недоставало понимания — и они это знали. Их пастору нельзя было расслабиться ни на минуту, слушая их, наблюдая за их реакциями, выискивая проблеск света.
И если говорить о делах более мирских, ему нужно было так же сосредоточиться на физическом труде: перетаскивание камней, приготовление раствора, копание ям. Когда завершалась дневная работа и оазианцы шли по домам, какое блаженство было залезть в гамак и знать, что можно больше ничего не делать. Как будто сеть вылавливала и подвешивала его над стремниной ответственности в некоем лимбе. Это не был лимб в католическом понимании, разумеется, а благодатные нети между сегодняшними и завтрашними трудами. Шанс побыть праздным животным, ничем не владеющим, кроме собственной шкуры, животным, вытянувшимся в темноте или дремлющим на солнце.
Сеть, из которой ему соорудили гамак, была одной из многих на площадке. В сетях оазианцы перетаскивали кирпичи. Они приносили их... откуда? Оттуда, где эти кирпичи водились. Через кустарник к церкви. Четверо оазианцев, по одному на каждый угол сети, обвязанный вокруг его (или ее?) плеча, торжественно шествовали, неся груду кирпичей, будто гроб с покойником. И хотя будущая церковь находится не слишком далеко от основной группы домов — просто достаточно отдаленно, чтобы придать ей обособленный статус, — это все-таки довольно долгий путь, если несешь кирпичи. Похоже, поблизости не было никакого доступного колесного транспорта.
В это Питеру верилось с трудом. Колесо было таким полезным, таким самоочевидным изобретением, разве не так? Даже если оазианцы никогда раньше не задумывались о колесе, они должны были перенять колесо, как только увидели его в ходу на базе СШИК. Внетехнологический образ жизни достоин уважения, слов нет, но, безусловно, никто, если у него есть выбор, не станет таскать кирпичи рыбацкой сетью.
Рыбацкой? Он назвал ее так потому, что она так выглядела, но, должно быть, она сплетена для иной цели — может, даже специально для того, чтобы носить в ней кирпичи. Больше в ней никакой надобности не было. На Оазисе нет океанов, нет больших водоемов и рыбы, стало быть, тоже.
Нет рыбы. Интересно, возникнут ли из-за этого проблемы с пониманием ключевых мест в Библии — тех, где упоминается рыба. И таких ведь много: Иона и кит, чудо с хлебами и рыбами, рыбаки из Галилеи, ставшие учениками Христа, и вообще аналогия с «ловцами рыб и человеков»... А вот и у Матфея в тринадцатой главе, о том, что «подобно Царство Небесное большой сети, закинутой в море и собравшей рыб всякого рода...». И даже «Бытие» начинается с того, что первыми Бог создал морских существ. Сколько же страниц Библии придется ему пропустить как непереводимые?
Ну нет, он не должен слишком отчаиваться по этому поводу. Его проблемы отнюдь не уникальны, более того, они в порядке вещей. Миссионеры в Папуа — Новой Гвинее в двадцатом веке были вынуждены найти способ справиться с тем, что местные жители понятия не имели, что такое овца, а местный эквивалент — кабаны — не слишком-то работал в контексте христианских парабол, поскольку папуасы рассматривали кабанов как добычу, которая должна быть убита. Здесь, на Оазисе, ему тоже придется встретиться с подобными испытаниями — просто нужно отыскать наилучший возможный компромисс.
С какой стороны ни глянь, они с оазианцами пока что очень хорошо наладили общение.
Перекатившись на живот, он посмотрел сквозь сетку вниз. Его сандалии аккуратно стояли рядышком прямо под ним на гладком бетонном полу. Оазианский бетон не требовал затирки, он растекался почти сам по себе, а высохшая поверхность была матовая и на ощупь походила не на бетон, а на нелакированное дерево. Сцепление с полом было в самый раз для мягкой кожаной обуви оазианцев, на таком полу нельзя было поскользнуться.
Неподалеку от сандалий лежало одно из немногочисленных орудий труда на стройке: широкая ложка размером с... как бы описать это для Би? Размером с небольшой совок? С велосипедный насос? Полицейский жезл? В любом случае сделана она была не из металла или дерева, а из какого-то стекла, прочного как сталь. Ею перемешивали раствор в баке, не позволяя ему застыть раньше положенного. Прошлой ночью, то есть пять или шесть часов назад, перед тем как забраться в гамак на ночлег, он добрых двадцать минут счищал с этой ложки остатки раствора, соскабливая его пальцами. Остатки валялись повсюду. Он славно потрудился, несмотря на усталость. Ложка была готова к следующему рабочему дню. Отец Питер — единственный, кто мог делать эту работу, потому что он был сильнее всех.
Он улыбнулся при мысли об этом. Он никогда не был особенно сильным человеком. В прошлой жизни его колотили другие алкоголики, его без труда скручивали полицейские. Однажды он сорвал спину, попытавшись донести Би до постели. («Я толстая! Я слишком толстая!» — кричала она, и он еще сильнее мучился от стыда, что уронил ее на пол.) Здесь же, среди оазианцев, он считался силачом. Здесь он стоял у чана с раствором и перемешивал его великанской ложкой, окруженный любующимися им слабыми созданиями. Он понимал, что это глупо, но тем не менее было в этом что-то духоподъемное.
Весь процесс сооружения дома был здесь до абсурдного прост, однако эффективен. Бак с раствором, примитивный, точно котелок, в котором раствор мешался вручную, был типичным примером общего уровня технического прогресса. Церковные стены, постепенно обретавшие форму, не имели никакой скелетообразующей структуры — ни металлической арматуры, ни деревянного каркаса. Ромбовидные кирпичи просто лепились поверх фундамента и скреплялись один с другим. Очень уж хлипкой казалась эта конструкция, исполненная таким опасно-упрощенным способом.
— А что, если случится буря? — спросил Питер Любителя Иисуса—Один.