– Не был я с ней!
– Был!.. Я знаю, что был!..
– Та-ак!.. То есть это ты мне мстишь? – оторопело протянул Гордеев.
Настя еще ниже опустила голову, шагнула к нему, будто собираясь забодать. Она следила за ним, знала, в каком направлении атаковать, а он ее глаз не видел. И не совсем понятно, какие там чувства – гнев, страх, замешательство, может, все это вместе?..
– Не был я с Катей!
– Был!.. Когда ты в последний раз ко мне приходил?.. То-то же! – Она остановилась, приподняла голову, и он смог разглядеть злость и обиду в ее глазах. – Ты забыл дорожку ко мне! А почему? Потому что выросла Катя! И ты протоптал дорожку к ней!
– Ты сама себе это придумала!
– Нет, я знаю… Ты и с Ритой закрутил, чтобы с Катей поближе сойтись!
– Бред!
– Не бред!.. Ты бросил меня, Гордеев! Ты женился на своей суке!.. Ты и потом меня бросил! Из-за Кати! Из-за того, что я уже не молодая!.. Ты пришел ко мне, я увидела тебя, обрадовалась, раскрылась… Как ты посмотрел на меня после этого? Как на старую шлюху посмотрел, которой место на свалке истории…
– И ты решила мне отомстить?
– Да, представь себе! И это не Вадим все устроил! Это я все устроила!..
– И Сотникова заказала?
– Ты ничего не докажешь, Гордеев! Ты можешь меня только убить! – Настя раскинула руки, подставляясь под удар. – Давай, начинай!
– И кому ж ты его заказала?
– Я же сказала, ты ничего не узнаешь! – Ее глаза светились в каком-то горячечном возбуждении.
– А зачем ты эту квартиру придумала? Зачем с женой меня развела?
– Я же сказала, что собиралась оставить мужа после того, как выдам дочь замуж. И я ушла! К тебе! И мы теперь вместе!
– Но он знает, где ты.
– Не знает!
– Он звонил тебе сейчас!
– Не звонил!.. Ты наврал мне, ты не слышал его голос! – Настя смотрела на него с пронзительной насмешкой.
А ведь он действительно соврал ей, и она это знала.
Да, после того случая в ее кабинете он действительно посмотрел на Настю как на достояние истории. Она тогда все поняла, затаила злобу. И еще эта история с Катей… Вроде бы и разобрались они, кто был с ней в «Мерседесе», но Настя обвинения с него не сняла. И нанесла удар… Но Гордеев выстоял, тогда она вспомнила о своих старых планах. Хитрой змеей влезла к нему в доверие, пустила его личную жизнь под откос…
А ведь она действительно могла бросить мужа. Никчемный он, этот Вадим, типичный неудачник – зачем он ей такой нужен? А у Гордеева деньги, он в два счета может построить красивую жизнь… Да, Настя поступила подло, но так ведь она женщина, которая всю жизнь может носить овечью шкуру, оставаясь под ней хитрой, хотя и не всегда коварной лисой…
– Твой муж изменял тебе с моей женой? – спросил он.
– Нет!.. Я тебе соврала! – истерично засмеялась Настя, показывая на него пальцем.
– И что теперь?
– Финита ля комедия! – Она закрыла лицо руками, склонила голову к коленям и забилась в истеричных рыданиях.
– У меня нет слов! – развел руками Гордеев.
Настя сбросила маску, обнажив свою подлую коварную суть, но ему от этого не легче. Хоть и сука она, но зла он ей не желает, поэтому и не отдаст на расправу Следственному комитету. Он постарается забыть о тайне, которую открыла Настя, пусть она живет со своим грехом. С кем хочет, пусть живет, с Раскатовым, с мужем, с кем-то еще, но только не с ним…
Он уже собирался открывать дверь, когда она с шумом рванулась к нему, слышно было, как опрокинулся в спальне пуфик. В переполохе чувств Гордеев приготовился отражать нападение – мало ли какая вожжа попала Насте под хвост, а в доме и нож есть, и молоток для отбивных.
Но Настя упала ему в ноги, лбом прижалась к бедру, которое она обняла двумя руками.
– Прости!
– Я ухожу.
– Прости! И уходи.
Гордеев кивнул. Да, он прощает ее. И уходит. Навсегда. И пусть Настя не ищет с ним встречи…
Крепчает осень – на ветрах, на дождях, на желтых и красных листьях настаивается, все жестче и холодней закваска. Дома уже топятся, чахлые дымки над газовыми трубками мерцают, и только у Павла Дмитриевича в печи настоящий огонь, дровяной. Березовым дымом со двора несет, этот запах ни с чем не перепутаешь. Уютный запах, не столько пьянящий, сколько настраивающий на отдых под хмельное дело.
Дом у него большой, с длинной широкой террасой, которую он закрывает на зиму стеклопакетами. Там у него мангал каминного типа, очень серьезное сооружение – и мясо пожарить можно, и в лютый холод согреться. И в доме два камина – изо всех труб поднимаются в небо сизые дымки. Видно, сидит старик на террасе в компании с женой и дочерью. Если, конечно, Лера в Англию не уехала…
Гордеев тяжко вздохнул и нажал на клавишу звонка. Картина маслом – «Возвращение блудного мужа». Явка с повинной. С раскаянием и, возможно, исповедью. Он готов на все, лишь бы Лера его простила.
Калитку открыл Павел Дмитриевич. Лицо настолько широкое сверху, насколько узкое снизу, и нос имел форму такого же треугольника, но сходящегося кверху. Спинка носа тонкая, а ноздри крупные, мясистые, слегка вывернутые. Лоб сплошь в морщинах – и вдоль они бороздились, и поперек, и даже наискось, носогубные складки и раньше были глубокими, выпуклыми, а сейчас они еще и обвисли, уродуя лицо. От некогда пышных волос остались жалкие редкие наросты, сквозь которые не просто просматривалась, а зияла лысина. Постарел Павел Дмитриевич, осунулся, но взгляд все тот же – едко-насмешливый, пытливо-пронизывающий. Он молчал, с глумливой иронией глядя на Гордеева, а его кадык перекатывался под кожей, как будто выталкивал на язык острое, крючком вонзающееся в душу слово.
– Явился? – кивком головы ответив на приветствие, спросил он.
– Лера у вас?
– У нас есть все: и Лера, и газ. А у вас?
– У нас купец. А у вас товар.
Гордеев вспомнил, как сватался к Лере. Она тогда с родителями в другом доме жила, да и у него к ней отношение совсем не такое было, как сейчас. Себя он считал знатным купцом, а товар – неважным, завалящим. Сейчас все по-другому, сейчас ему только Лера и нужна.
– Да знаю, богатый купец. Только товар у него перекупили… – пристально глядя зятю в глаза, колко усмехался Стражилов.
– Кто перекупил? – напрягся Гордеев.
– А товар не простой, за него еще и откупной отдать придется. С Лерой ты сейчас разводишься, после того как деньги получил.
Павел Дмитриевич стоял на пути, даже в мыслях не было у него посторониться, пропустить зятя к жене.
– Кто перекупил, спрашиваю?