Дым полз и сворачивался в кольца под сводами, заволакивал позолоченные анфилады. Рабы и разодетые чиновники бежали. Вооруженные люди собирались группами, атаковали и схлестывались в стычках, облаченные в яркие цвета, как новенькие игрушки: белые с золотом накидки Рыцарей шрайи, пурпурные Эотийской гвардии, золотые с зеленым у Пилларианской. Недавно он наблюдал, как отряд Пилларианцев защищал подходы к залу аудиенций. Раз за разом они отбивали атали Рыцарей Бивня, убив стольких, что начали складывать из тел убитых баррикады. Только когда к нападавшим присоединился Инчаусти – телохранитель самого Святого шрайи, – защитники были сломлены.
Их готовность умереть поразила Келмомаса. За него, понял он. Они принесли себя в жертву за него и императорскую семью…
Глупцы.
Он видел около дюжины таких сражений во дворце: каждый раз защитники Андиаминских Высот оказывались в меньшинстве, каждый раз они бились до последнего. Он слышал, как они обменивались проклятиями и оскорблениями, Рыцари шрайи призывали противников сдаться и выдать им «Безумную Шлюху», а гвардейцы призывали кары небесные на врагов за их предательство.
Обходя нижние галереи дворца, позади все вздымающейся приливной волны битвы, он увидел повсюду комнаты и переходы, заваленные трупами, и стал свидетелем диких выходок, нередко вырывающихся на поверхность, когда свергается прежняя власть. Так, один из знакомых ему чиновников матери, айнониец по имени Миначасис, изнасиловал и задушил молодую рабыню, видимо решив, что это зверство спишут на нападающих, предположил пораженный мальчик.
Еще тут орудовали мародеры, те Рыцари шрайи – обычно по двое, – что счастливо отбились от своих отрядов и теперь обшаривали залы, которые они полагали пустыми. Келмомас обнаружил такого заблудшего, который рылся в одной из спален горничных – вспорол там матрас, выворотил одежду из шкафа, разбил сундучок и с отвращением разбросал обнаруженные там безделушки.
В комнате не было окон, и мальчик наблюдал все это из вентиляционной решетки, расположенной довольно высоко в углу. Сцена неприкрытой человеческой алчности вызвала в нем острый интерес. Она даже казалась наигранной, будто голодную обезьяну вырядили в непорочные цвета шрайи и послали рыскать, к увеселению невидимых зрителей.
Еще не полностью осознав свой замысел, Келмомас начал шмыгать носом и тоненько скулить, как испуганный маленький мальчик. Рыцарь Бивня едва не выпрыгнул из своей кольчуги с накидкой от неожиданности. Он закрутился на месте в поисках источника звука, но, прислушавшись, успокоился: рыдал ребенок, значит, опасности не было. Кривая улыбка прорезала его бороду.
– Ш-ш-ш, – протянул он, обводя взглядом верхние углы комнаты. Наследный принц продолжал плакать, как брошенный ребенок. Но щеки его болели от яростной ухмылки.
Наконец мародер уловил, откуда доносится плач. Пододвинул туда стул. Забрался на него.
– Ма-а-а-мочка! – рыдал мальчик, повысив голос почти до визга.
Лицо мужчины появилось перед железной решеткой, от его тени стало еще темнее. Из его рта разило дешевой выпивкой…
Внутри вентиляции было так тесно, что Келмомасу не удалось нанести удар точно в слезный проток, как он хотел – его шпажка вошла в зрачок. Необычное ощущение, будто проткнулась кожура виноградины. Лицо мужчины скукожилось в кулачок. Он упал навзничь и по-дурацки задергался.
Словно жук, перевернутый на спину.
«Только посмотри на него!» – зашелся смехом тайный голос.
– Да! – засмеялся в голос Келмомас. Он даже захлопал в ладоши от радости.
Потом, когда ночь и тишина объяли все кругом, он двинулся в обход по лабиринту маленьких полей битвы, вдыхая едкий воздух и стараясь не оставлять на полу кровавых следов. Он думал, его охватит ощущение славы во время прогулки среди мертвых, но осталась лишь пена битвы. Ни отчаяния, ни криков смертельного поединка больше не осталось. Никакого различия между героями и трусами заметно не было. Мертвецы были просто мертвецами, совершенно беспомощными и неуязвимыми. Чем больше он их считал, тем, казалось, громче они над ним смеялись.
Наконец он остановился, идти было больше некуда, тишина давила на уши.
– Мамочка? – осмелился он позвать. Мертвые не шелохнулись.
И тут приклеенная ухмылка угасла…
Вместо этого лицо его скривила плаксивая гримаса.
Был всего один миг поутру, едва она проснулась, когда все казалось по-прежнему – вот-вот, стоит потянуться и зевнуть, чтобы к ней подбежали рабыни-прислужницы для исполнения ритуала пробуждения. Всего миг…
Но ужас, настоящий ужас, поселяется не только в душе, но и в членах. Стоило поднять руки, чтобы вернулись воспоминания о вчерашнем безумии. Одышка. Странная несогласованность усилий и движений, будто мышцы превратились в песок, а кости налились свинцом. Гул в ушах.
Распростершись на узкой кушетке, Священная императрица Трехморья стремительно тонула, пытаясь ухватиться за жгучие мысли ледяными пальцами. Они резали, как ножи…
Дворец потерян.
Мужа предали.
Келмомас…
Милый малыш Келмомас!
Она пыталась свернуться в клубочек, пыталась плакать, но слезы и рыдания были слишком тяжелы и неподъемны, все внутри сделалось таким хрупким. Вместо этого ею овладело зыбкое беспокойство, когда можно было лишь метаться, но руки и ноги были сами по себе, как отмершие ветви. Это оказалось также непосильным, поэтому она продолжала лежать неподвижно и билась лишь внутренне, словно скользкий червяк в чьих-то руках.
– Прошу вас… – прошептал девичий голос. – Ваше Величество…
Эсменет с трудом открыла глаза. Хотя слезы так и не пролились, веки сильно набрякли.
Нари стояла на коленях возле ее кушетки с округлившимися от страха глазами, роскошные волосы падали на грудь, обрамляя ее пухлые щечки. Над плечом девушки белел квадрат окна, блики солнечного света играли на желтых стенах.
– Мн-н-е очень нужно, чтобы вы оставались зде-есь, – проговорила она сквозь слезы, струившиеся по щекам. Эсменет поняла: ее снедает ужас, что неудивительно. Имхаилас взвалил на нее непосильную ношу. – Просто оставайтесь тут, хорошо? Прошу вас лечь лицом к стенке… и не поворачивайтесь…
Не произнося ни слова, Священная императрица Трехморья отвернулась от девушки и уставилась на потрескавшуюся краску стены. А что еще ей оставалось?
Проходили одна стража за другой, а она лежала неподвижно, пока необходимость помочиться не стала непереносимой. Ей оставалось только слушать…
То, что происходило меж влажных простыней.
– Кто это там?
– Моя мать…
– Мать?
– Не обращай на нее внимания.
– Нет, я гляну!
– Не нужно… Прошу тебя… Лучше погляди сюда…
У девушки перебывало четверо разных мужчин, но ушам Эсменет они казались одним и тем же существом. Одинаковые неискренние похвалы и грязные шуточки. Одинаковые вздохи. Те же стоны и смешки. Шуршание трущихся волос. Те же вскрики. И хлюпающий ритм телодвижений.