Он резко обернулся к Мимаре. Волосы его взметнулись разрозненными черными и седыми прядями.
– Что ты тут делаешь? – рявкнул он.
– Я… я, – промямлила она. – Мне, похоже, нужно еще… немного кирри.
Капитан на мгновение, показавшееся вечностью, задумался, но потом в его глазах появилось какое-то подобие усмешки. Он без слов повернулся к Нелюдю, который остался сидеть, как прежде.
– Нет, – ответил Клирик со странной торжественностью. – Не сейчас. Мои извинения… Мимара.
Он впервые произнес ее имя. Она отступила, дрожа под маниакальным взором Капитана. Вся кожа зудела от стыда за свое раскрытие.
Позже в памяти всплывал не голос Нелюдя, а прихотливый изгиб губ, белых с синеватым оттенком, который появляется у слишком долго просидевших в воде. Мимара так и видела, как они движутся в ритме гласных и согласных.
Мим… – ара-а-а…
«Как поцелуй, – думает она, и руки ее сжимаются от внезапного озноба. – Как поцелуй».
Весь следующий день она была погружена в себя. Колдун изображал напускную веселость, чтобы угодить ей. У тропы имелся собственный ритм, свои спады и подъемы. Порой кто-нибудь обменивался негромкими фразами, но большей частью все выглядели хмурыми и настороженными или просто погруженными в собственное тяжелое дыхание, и над свистящим хором птичьих голосов не слышалось ничего. При спуске обратно в Космь тревога обратилась в меланхолию.
Мимара полностью погрузилась в свои мысли, в смесь взаимных обвинений и болезненных воспоминаний, когда Клирик поравнялся с ней.
Она, к собственному ужасу, улыбнулась. Неземная красота его лица и тела выбивает из колеи почти столь же сильно, как ужасающая глубина Знака. Уголки ее глаз подрагивают, когда она осмеливается медленно их поднять. Клирик – воплощенная противоположность.
– Правда ли, – загадочно спросил он, – что касания у людей являются выражением определенных чувств?
Вопрос смущает ее, и к вспыхнувшему лицу приливает еще больше жара.
– Да… Наверное…
Он некоторое время идет молча, смотря себе под ноги. Нечто… ошеломляющее есть в его телосложении. Другие люди, не считая Сарла, распространяют вокруг себя одинаковую ауру физической силы и воинственной брутальности, как большинство воинов на Андиаминских Высотах. Но под его проявлениями силы и угрозы чувствуется плотность, напоминающая ей отчима и весь мир, прогнувшийся при его шествии.
Она думает обо всех шранках, которых он убил, о легионах, сожженных раскатами его голоса, черпающего самую суть. И он выглядит отягощенным этим множеством смертей, которое резко вспыхивает перед ее внутренним взором – в Кил-Ауджас, в Маиморе, в Косми, – словно убийства обнажают его плоть до кости. Интересно, каково это – умирать у него на глазах, черных и блестящих.
Красивая смерть, решает Мимара.
– Кажется, я когда-то знавал такое, – произносит он наконец.
Поначалу Мимара не улавливает страсти, сквозящей в его голосе. Акхеймион не раз рассказывал ей о Нелюдях, о том, как часто их души стремятся следовать по пути пересечения с человеческими чувствами. Ей хочется выразить сожаление, но здесь таится нечто большее…
Интересно, а может ли трагедия быть чувством?
– А теперь узнаешь еще раз, – говорит она, улыбаясь с застывшим взглядом.
– Нет, – отвечает он. – Больше никогда не узнаю.
– Тогда зачем спрашивать?
– Есть какое-то удовлетворение… в повторе забытых движений, канувших в прошлое.
Она невольно кивнула, словно они были ровней, обсуждающие знакомый обоим вопрос.
– Мы в этом похожи.
– Мимара, – говорит он, и голос его звучит настолько просто, что на мгновение кажется – он обычный смертный.
– Твое имя… Мимара…
Нелюдь повернулся к ней со смеющимися глазами. Она вздрогнула, увидев сомкнутые зубы, – улыбка вышла чересчур мрачной.
– Прошли целые века, – с удивлением отмечает он, – пока мне удалось вспомнить человеческое имя.
Мимара.
Мысли у нее в голове завертелись, и внезапно она осознала всю абсурдность памяти и тот простой факт, что дар может сделать кого-то столь же могущественным, сколь и трогательным в своей неуверенности. Но колдун все, конечно, заметил. Он, похоже, всегда наблюдает за ней. Вечно чем-то озабочен. Вечно… старается.
Как мама.
– Чего он хотел? – яростно проскрипел он на айнонийском.
– А почему ты боишься его? – огрызнулась Мимара в ответ.
Она сама не знала, откуда берется этот инстинкт – знать, как отшить собеседника.
Старый колдун хмуро пошел рядом, тщедушный на сумрачном фоне колоссальных стволов и поросшей мхом опавшей листвы. Деревья, растущие на кладбище деревьев.
– Потому что я не уверен, что смогу убить его, когда придет время, – проговорил он наконец.
Он сказал это скорее земле, чем Мимаре, прижав бороду к груди, обратив взгляд в никуда, как человек, делающий чересчур откровенное признание.
– Когда придет время, – передразнила она.
Друз повернулся к ней с изучающим взглядом.
– Он эрратик, Мимара. Когда ему взбредет в голову, что он любит нас, он попытается нас убить.
Слова, что Мимара подслушала прошлой ночью, будто сжимают их в своих пальцах, царапая когтями острых перьев…
«Но кого? Кого они мне напоминают?»
«Тех, кого ты хорошо знал когда-то».
Мимара изобразила на лице напускную скуку.
– Откуда такая уверенность? – спросила она колдуна.
– Так поступают все эрратики. Убивают тех, кого любят.
Задержав на мгновение взгляд, она опустила глаза к устало переступающим ногам. И тут заметила череп какого-то животного – возможно, лисы, – выступающий из земли.
– Чтобы вспомнить.
Мимара не спрашивала, сама ясно понимая это, и колдун ничего не ответил. Он всегда казался необычайно мудрым, когда так поступал.
– Но его память… – проговорила она. – Как он может быть могущественнее тебя, если едва поспевает за бегом дней?
Акхеймион поскреб подбородок, покрытый жесткой проволокой волос.
– Это больше, чем память… События и отдельных личностей он большей частью забывает. Но навыки – совсем другое. Они не накладываются один на другой в течение столетий. Но, как я тебе говорил, колдовство зависит от чистоты намерений. Магия, которая не открывается тебе для изучения, по тому же принципу придает Клирику немалое могущество, даже если он забыл немало из того, что знал когда-то. Десять тысяч лет, Мимара. Ясность, ускользающая от тебя, которой так трудно добиться и мне, – просто рефлекс для подобных ему.