Вот что стало причиной рокового падения Иотии. Да, Фанайял поверг весь Шигек в хаос бесчинств. Да, он расколол Западную Империю надвое. Но Шигек – всего лишь одна из многих провинций, а сообщение между севером и югом всегда было морским благодаря Великому Каратаю. Стратегически потеря Иотии была не больше досадной неприятности.
Однако символически…
Кризис, с которым она столкнулась, был кризисом доверия, не больше и не меньше. Чем меньше ее подданные верили в империю, тем меньшим они были способны пожертвовать, а противники только набирались сил. Простая арифметика. Шаткое равновесие песочного замка, и весь мир, наблюдающий, как он вот-вот обрушится. Анасуримбор Эсменет решила действовать так, будто необходимо досадить всем тем, кто сомневался в ней, а они – вот парадокс! – наоборот, начали проникаться к ней доверием. Это был урок, который Келлхус вбивал в нее бессчетное число раз, тот, который она решила больше не забывать.
Владея знанием, ты имеешь власть над всем миром; веря в него, имеешь власть над людьми.
А с верой и умением она перетянет великую цепь империи, чтобы склонить чашу весов в пользу своих детей. У нее больше нет иллюзий. Она понимала, что если проиграет, то все ее сыновья и дочери обречены.
И она просто не сможет – не вынесет еще одной утраты…
Она уже потеряла Самармаса.
А ее сенешаль, Нгарау, как всегда, доказал свою незаменимость. Чем больше она погружалась в управление делами Новой Империи, тем больше понимала, что этот аппарат обладает собственным языком и шифрами. И не только понимала, почему такие люди, как Нгарау, были настолько незаменимы, но и почему Келлхус, независимо от того, насколько кровавыми были его завоевания, никогда не имел недостатка в должностных лицах среди завоеванных народов. Все требует перевода. Чем быстрее действует Аппарат, тем меньше возникает неверных толкований, тем быстрее рождаются выводы, тем решительнее действия.
Единственное колесо, которое Эсменет не могла повернуть без согласия с другими, была Тысяча Храмов. Но скоро, очень скоро она найдет решение этой дилемме.
Императрица всматривалась в темный пейзаж Момемна, меряя шагами веранду. Она думала о том, что, если смотреть издали, беспорядочные нагромождения зданий кажутся карточными домиками, а стены их – не толще пергамента. И в них спят тысячи людей, как бесчисленные крошечные личинки, уютно устроившись в своих мягких коконах. А Эсменет думает о том, как сохранить им всем жизнь.
«Мы идем по Кратчайшему Пути, – говорил ей божественный, бессердечный супруг, когда она виделась с ним в последний раз. – По Лабиринту Тысячекратной Мысли. Бог возложил на нас это бремя, бремя, которому завидуют Боги…»
Целесообразность должна стать ее правилом жизни. Столь же безжалостная, сколь и святая.
К этому часу, она знала, Келмомас уже проснулся и ждет ее возвращения. Эсменет позволяла ему спать с ней в одной кровати, просто потому, что была слишком занята.
Только в эти ночи она звала Санкаса или Имхаиласа, чтобы было спокойнее.
Сам день казался вызывающим. Ветер дул беспрерывно. Небо было практически ясным, горизонт очистился. Менеанорское море в скалистых берегах казалось темным под солнечными лучами, вспыхивающими на рябой поверхности.
Императрица присела за маленький столик рядом с Телиопой, наблюдая, как шрайя Тысячи Храмов выходит из темного Зала для аудиенций на залитую светом веранду. Анасуримбор Майтанет. Его белая ряса при каждом шаге переливалась золотом от бесчисленных, вытканных по всей ее длине, золотистых бивней. Его пышные волосы, как и свитая борода, казались неправдоподобно черными.
– Это безумие, Эсми, – воскликнул он. – Империя охвачена огнем, а ты пренебрегаешь моими советами?
Она надеялась, что выглядит не менее ярко в своем сером платье и длинной, без рукавов, накидке из золотых колец. А покрытый дымкой город был ее мантией с затейливым мозаичным узором из белого и серого цветов, протянувшейся до самого горизонта. Лицо скрывала фарфоровая маска с белой глазурью, тончайшей, искусной работы, прекрасная, как она сама, но слишком уж она давила на глаза.
– Теперь и ты носишь маску? Айнонийскую маску?
Эсменет не раз задумывалась, с чего же он начнет. До разговора с Инрилатасом она полагала, что Майтанет будет настроен дружелюбно, выражаясь темно и заумно, чтобы расшевелить ее.
– Сделай это, Эсми. Доверься…
Но после слов сына она изменила решение. Он пробудил в ней обиду и возмущение, как она поняла в конечном счете, придя к выводу, что ее глубокие сомнения легли в основу его хода мыслей.
И она была права.
– Что касается Шарацинты… – продолжил Майтанет тем же возмущенным тоном, и каждое его слово эхом отзывалось у нее внутри. – Ты считаешь, что я замешан в ее убийстве!
Эсменет не ответила просто потому, что боялась – голос изменит ей. Она могла говорить, только когда чувствовала внутри «холод», – как учила ее Телиопа.
Он с нескрываемой яростью подвинул к себе приготовленный для него стул. Даже на свежем воздухе ощущался запах, исходящий от него, – мирры и мускуса.
– Или утрата…?
Майтанет запнулся, будто поймав себя на слове, но смысл был ясен.
– Или утрата сына повредила тебе рассудок…
Эсменет поняла, что он сказал так не только потому, чтобы подавить в себе некий инстинкт сострадания. Он хотел закончить ее собственную мысль! Вот тогда уже можно посочувствовать и постепенно расположить к себе, как он не раз делал в прошлом.
Но Эсменет уже решила, как повернуть разговор.
Она отломила лепешку и отщипнула кусочек свинины. Обмакнув все это в мед с корицей, протянула кушанье гостю, пытливо высматривая какие-то признаки колебания.
Но ничего не заметила.
Он не одарил ее традиционным поклоном или какими-то вежливыми словами, впрочем, как и она.
– Пройас… – начала Эсменет, придавая сердцу хладнокровие, а голосу – ясность. – Вскоре после падения Каритасаля он взял меня на охоту на канти, такую антилопу, в Фамири… Я рассказывала тебе эту историю, Майта?
Он посмотрел на нее с явным замешательством.
– Нет.
Маска подрагивала у нее на щеках. Интересно, подумала она, как шпионы чувствуют себя под своими фальшивыми накладными лицами? Видимо, в безопасности.
– Это было после завоевания Айнона, – продолжала Эсменет. – Мы напали на след самки с детенышем, когда солнце было еще высоко. Но когда наконец увидели их, то поняли, что мы не единственные охотники. Волки. Они тоже шли за ними по пятам. Взобравшись на невысокий кряж на мелководье, откуда все было видно, мы смотрели, как канти с детенышем погрузились в темный поток, а волки все приближались…
Хищники промелькнули у нее перед глазами, лоснящиеся, как рыбы, пробиравшиеся среди высокой травы.