– Но самка услышала их, а может, уловила их запах. Она отскочила в сторону прямо перед арканом, готовым вот-вот затянуться, – отскочила прямо к нам! Просто удивительно! Потом толкнула детеныша на отмель – прямо под нами – и повернулась к своим преследователям, чтобы дать им отпор. Волки кинулись на нее, но канти довольно сильные животные, как норовистые лошади, и она принялась лягаться и топтать, и бить их копытами, и волки отступили. Я чуть не закричала, ликуя, но Пройас, схватив меня за руку, указал прямо вниз…
Она примолкла, чтобы облизать сухие губы под фарфоровой маской.
– Волки, Майта. Волки знали, что сделает антилопа, даже знали, куда она побежит. И пока стая окружала перепуганную самку, двое волков, прятавшиеся в зарослях у подножия горы, прыгнули на детеныша и перегрызли ему горло. Мать вскрикнула, попыталась прогнать их, но было слишком поздно. Волки просто ждали, когда она отойдет от тела своего ребенка.
Эсменет даже не представляла, какие выводы сделает шрайя, судя по ее голосу. Она повторяла эту историю, чтобы помешать его проницательности. Старалась скрыть всякие признаки чувств, прорывающихся в голосе, но как можно утаить то, что уже спрятано?
– Понимаешь, Майта? Мне нужно знать, что ты не волк, выжидающий в зарослях.
На мгновение в его взгляде отразилась внутренняя борьба гнева и сострадания.
– Как ты можешь так думать? – воскликнул он.
Императрица глубоко вздохнула. Как она стала такой подозрительной? Как часто прошлое кажется сосудом, в котором плещутся растворившиеся голоса! Инрилатас сказал, что она боится Майтанета потому, что не ставит ни во что себя. Как же ему не стараться спасти Империю от ее несостоятельности? Но что-то в ней сопротивлялось этой возможности. Всю свою жизнь она не подпускала к себе страхи, источник которых неясен.
Это просто тактика, сказала Эсменет себе. Попытка овладеть мною морально, заставить обороняться. Она постучала по айнонийской маске отполированным ногтем – жест, имеющий большее значение для нее, чем для Майтанета.
– Как? – ответила она. – Ты же дунианин.
Наступило продолжительное молчание. Наблюдая за его обиженным видом, который постепенно рассеялся, уступив место бесстрастному изучению, Эсменет не могла избавиться от назойливой мысли, что сводный брат и в самом деле замыслил убить ее.
– Твой муж – дунианин, – наконец проговорил Майтанет.
– Так и есть.
Интересно, задумалась она, можно ли подсчитать все невысказанные истины, повисшие между ними, все извилистые пути, приведшие к взаимному недоверию. Есть ли еще такая ненормальная семья, как их?
– Если я и унижусь до этого, то эта проверка только убедит тебя в обратном, Эсми, – произнес он наконец.
В его тоне не было ни тени самолюбия или возмущения, факт, который в ее глазах просто говорил о бесчеловечности.
– Я твой брат. Более того, я добровольный раб твоего супруга. Мы связаны кровными узами и верой.
– Тогда сделай это для меня, Майта. Я принесу извинения, если ошибаюсь. Омою твои ноги на ступенях Ксотеи! Волки преследуют меня…
Для них это игра, поняла Эсменет. Без слов, без выражений, просто игра. Все окружающее – лишь средство, тактика продвижения к таинственной и далекой цели.
Даже любовь… Точно, как говорил Акхеймион.
Конечно, она знала об этом уже много лет, но, как всякий угрожающий факт, он таился где-то в темных уголках души. Но сейчас, вступив в игру с одним из дуниан, Эсменет, похоже, поняла, что это явление имеет более глубокий смысл.
Если бы не маска, он бы уже взял верх.
Майтанет замолк с видом человека, который оказался на пике своего остроумия. Его агатовая борода на солнечном свету казалась горячей. Интересно, подумала Эсмене, какой краской он пользуется, чтобы скрыть светлые норсирайские волосы.
– А ты склонна доверять мнению безумного недоросля?
– Я доверяю своему сыну.
– Прочесть меня по лицу?
Он старается растянуть разговор, поняла императрица. Чтобы лучше изучить ее голос? Какая-то интонация вызвала его интерес?
– Чтобы прочесть тебя по лицу.
– И ты сознаешь всю сложность подготовки к этой необходимости?
Эсменет кивнула дочери. При всех своих недостатках Телиопа всегда была для нее поддержкой. Она тоже была из дуниан, но, как Келмомас манипулировал материнской любовью, так и Телиопа владела ее потребностью нравиться. Вот чему, решила Эсменет, можно доверять: тем отношениям, что связывают ее с детьми.
Или же считать весь мир своим врагом.
– Способность чи-читать чувства в значительной степени природная, – сказала Телиопа, – и, не считая от-отца, никто не может видеть так глубоко, как Инрилатас. Чтение мыслей требует тренировки, дядя, это мера, которую при-принимает отец.
– Но ты и так это знаешь, – добавила Эсменет, стараясь скрыть обвиняющий тон в облаке искреннего смущения.
Задыхаясь от ярости, шрайя Тысячи Храмов откинулся на спинку стула.
– Эсми…
Тон голоса и вся его поза говорили о безвинно запуганном и ошеломленном чьей-то безрассудностью.
«Если его действия согласуются с твоими, – говорил ей Келлхус, – значит, он обманывает тебя. Чем более невообразимым кажется лицемерие, Эсми, тем больше он притворяется…»
И хотя муж имел в виду их сына, то же самое относилось и к Майтанету. Инрилатас сам говорил об этом: дуниане – не люди.
А она играет свою роль в этом лицедействе.
– Не понимаю, Майта. Если ты невиновен, то что тебе терять?
Эсменет уже знала, что Инрилатас увидит в лице дяди, что он скажет.
– Этот мальчик… Может сказать что угодно. Он же безумен.
Ей требовалась лишь опора.
– Он любит свою мать.
Раньше юный принц-империал бегал вокруг лабиринтов Андиаминских Высот, а теперь он бегал среди них.
Чем больше Келмомас думал об этом, тем больше ему казалось, что он знает: все существующие туннели, все извилистые переходы и противоречия в размерах – укороченные комнаты и чересчур толстые стены – раздражали и привлекали его внимание. Ему не нравилось, когда от него что-то скрывали.
Принц бродил впотьмах. Он прикрывал ладошкой пламя свечи от сквозняков, но не столько боялся заблудиться, сколько упустить что-нибудь интересное, если огонь погаснет. Он тихонько шел по узким коридорам, смотря во все глаза, и круг света скользил по черным туннелям. Все, что он видел, несло на себе жесткий отпечаток личности его отца. Голые стены. Необработанный камень. Простое железо. Кое-где стены покрывала растрескавшаяся краска, а один раз Келмомас наткнулся на целый зал со сводчатым потолком и карнизами: остатки старого дворца икурейцев, понял он, который отец переделал под собственный вкус. Принц быстро сообразил, что эти лестницы и залы составляют малую часть сложного комплекса. Вдоль каждой лестницы шло, по крайней мере, по пять ламп, установленных по железным ступенькам, одни вели наверх, другие уходили вниз, в головокружительную глубину, на которую он осмелился спуститься. И из каждого коридора отходило, по меньшей мере, дюжина ответвлений, которые составляли, наверно, весь дворец.