– Оттуда, – коротко ответил он и продолжил: – Однако Катрин ошиблась. Разрыв с Лораном нанес Фанни слишком глубокую сердечную рану. И она очень долгое время вообще не обращала внимания на мужчин. Похудела, постарела, стала гораздо хуже выглядеть… Честное слово, жалко было смотреть! И не усмехайтесь, не усмехайтесь, – погрозил он пальцем Эмме, которая и впрямь не смогла сдержать очередной ехидной улыбочки, – я в самом деле начал ее жалеть. Я к ней привязался, как… как к старшей сестре, как к доброму другу – ведь полгода я жил ее жизнью, следил за ней с утра до вечера! И вот в одно такое утро…
Он перевел дыхание и многозначительно посмотрел на Эмму. Та изо всех сил старалась сохранять самое что ни на есть равнодушное выражение, однако не знала, что ее выдают напрягшиеся челюсти: слишком уж крепко стиснула она зубы, чтобы выдержать удар, который ее ждал. Арман мог не рассказывать дальше – она знала заранее, о чем пойдет речь.
Но он, естественно, продолжил рассказ:
– Однажды я заметил, что во время утренней пробежки Фанни за ней неотступно следует еще один спортсмен. Вернее, спортсменка. В принципе, на здоровье, конечно, пусть следует, тем паче что очень многие парижане бегают по утрам вдоль набережной Сены, пока там еще есть чем дышать, пока не пошли сплошным потоком автомобили. Но эта спортсменка в точности повторяла маршрут Фанни и явно следила за ней. Когда Фанни подходила к своему заветному месту на повороте на Пон-Неф, другая женщина пряталась за ларями букинистов. Потом она подходила к той же скамье и какое-то время смотрела на эту скамью, на фонари, на реку, словно пыталась понять, почему это место так много значит для Фанни.
…В седьмом часу утра таинственно светятся пещеры подземных гаражей. Безмятежно возятся в лужах голуби и чирикают воробьи в сквере напротив дворца Ришелье. Пять роскошных мраморных дам, хранительниц воды в фонтане, еще спят. И Мольер в своем кудрявом каменном парике тоже спит на стыке улиц Ришелье и Мольера, облокотившись на открытый каменный том своих пьес. Рядом Мадлен и Аманда, две его неразлучные музы-любовницы, дремлют с широко открытыми глазами… Желто-зеленые, кожаные листья остролиста глянцевито блестят. Его ярко-алые ягоды кажутся новогодним, вернее, рождественским (парижане с прохладцей относятся к Новому году, это нечто второстепенное по сравнению с Рождеством!) украшением, снег – серебряной мишурой… Эта зима оказалась немилосердна, и по утрам можно было увидеть какую-нибудь невыспавшуюся простоволосую парижанку в куцей кроличьей шубейке и коротких брючках, открывающих голые лодыжки: пряча нос в воротник, спешила она на работу или, наоборот, с ночной работы, громко стуча по асфальту каблучками остроносых босоножек, словно бросала вызов этому непонятному для парижан явлению природы – холоду, снегу, зиме.
На торце Malte Hotеl Opéra прямо по штукатурке искусно нарисован балкон с приоткрытой дверцей, откуда выглядывает улыбчивый молодой человек, приветственно взмахнувший рукой. В то первое утро, когда Эмма только начала следить за Фанни, он здорово ее напугал, этот парень, – такая всепонимающая, всезнающая была у него улыбка! Ну да чего он только не нагляделся небось отсюда, со своего бессонного наблюдательного поста… Впрочем, вскоре Эмма к нему привыкла, перестала бояться и лишь помахивала ему рукой, пробегая мимо, вслед за Фанни, по рю Ришелье. В бледном свете занимающегося утра припаркованные там и сям автомобили, покрытые капельками росы, словно ночные цветы, порождение безумной, сюрреалистическо-урбанистской фантазии (гибрид Утрилло и Дали!), казались изысканно-серебристыми. И не только они, но даже машины мусорщиков, прилежно грохочущие в самых узких и неудобных проулках. Ох, кстати, эти их машины… Только по воскресеньям несчастные парижане могут поспать спокойно, а в остальные дни мусорщики-садисты непременно разбудят кого в шесть, кого в половине седьмого, кого в семь утра. Однако честь и хвала им! Человеку несведущему просто невозможно вообразить, что воцаряется в Париже, когда мусорщикам вдруг ударяет в голову блажь устроить забастовку!
Бредет полусонная, непричесанная и ненакрашенная дама с двумя отлично выспавшимися бойкими таксами. Огромный пятнистый дог тащит на поводке хозяина, который раза в два меньше его ростом и субтильнее. Загадочно мерцают умело подсвеченные витрины многочисленных магазинчиков, в которых любое барахло кажется сокровищем… А впрочем, там и нет барахла, лишь сокровища!
Главные ворота Лувра еще закрыты, спят картины, спят статуи, спят тени и призраки королей и королев, герцогов и герцогинь, их фавориток и фаворитов. Лишь изредка беспардонно взревет мотоцикл, черной тенью мелькнув на рю Риволи, а так слышен лишь неумолчный шум фонтана, увенчанного фигуркой неутомимого веселого Гермеса. Рядом с фонтаном мокро, холодно, пробирает дрожь, Фанни ускоряет бег… быстрее бежит и Эмма.
Вот и набережная Лувра. Открываются рестораны, из-за решетки, заслоняющей вход в зоомагазин, слышен возбужденный собачий лай и шибает таки-им запашком, что лучше перебежать на противоположную сторону. Лотки букинистов еще заперты на старомодные висячие замки, огни барж-ресторанчиков дрожат в бледно-зеленом зеркале Сены. Удивительная река, вода в которой всегда зелена, даже когда в ней отражается серое, войлочное, тяжелое зимнее небо.
Вот Пон-Неф, вот фонарь, вот скамья. Фанни перегибается через перила, смотрит на воду, потом выпрямляется, оглядывает набережную… Она ждет, ждет, ждет!
Ну что ж, решает однажды Эмма, пусть она дождется…
Эмма провела рукой по лбу.
Арман знает… Или нет? Или это все же блеф?
– Ну? – спросила, с досадой услышав, что охрипла от волнения. – И что дальше?
– Однажды утром Фанни встретилась на мосту с молодым человеком. Потом он пришел в бистро. Потом… потом они оказались вместе в вагоне метро. Произошло ли это случайно, или некто неизвестный проследил и этот маршрут Фанни, которая частенько навещала свою тетушку на рю де Валанс? Неважно!.. Важно то, что с тех пор молодой человек и Фанни стали неразлучны. Она помолодела, похорошела, засветилась. Она нашла замену Лорану, а я – я нашел тот материал, который мог предоставить моей нанимательнице.
– Надеюсь, вы его предоставили? – угрюмо спросила Эмма.
Черт, как бы отделаться от этого мерзавца? В свете того, что он рассказывает, некоторые события начинают выглядеть совершенно иначе… Нужно предпринять кое-какие меры, да побыстрей!
Арман молчал и глядел на нее странными, расширенными глазами наркомана, который вдруг увидел вожделенный шприц.