– Почему это я прекрасно знаю? – вскипел Ульрих.
– Потому что именно вы отдали приказ убить Густавиуса!
Барон неожиданно рассмеялся коротким, лающим смехом:
– Ты сошел с ума! Как иначе объяснить этот вздор?!
– Я долго подозревал вас, барон, – как ни в чем не бывало продолжал настоятель церкви Святой Берты, – но у меня не было доказательств. Теперь они у меня есть!
– Какие доказательства? – поднял брови барон. – Бред умирающего пьяницы? Хорошо, тогда объясни мне, зачем мне понадобилось убивать этого бродягу?
– Он становился опасен.
– Опасен? Для меня? Никому не известный нищий?!
– Да, опасен для вас, господина и владетеля земель вокруг Констанца, потому что Густавиус знал правду о вас и частенько помогал вашим людям. Да только бедняга был болтлив, и вы решили избавиться от него! – подтвердил священник и совершенно спокойным голосом продолжил: – Вы думаете, никто не замечает, как стал беднеть наш город, а вы, наоборот, господин, стали баснословно богатеть. Откуда все это? – обвел священник рукой роскошное убранство залы. – Даже императору не зазорно было бы иметь такие покои! А ведь еще десять лет назад вы были бедны, господин, очень бедны, да и в долгах как в шелках к тому же. Что изменилось?
– Не твоего ума дело! – угрожающе надвинулся на священника Эберхардт.
– Не моего ума, говорите, – невозмутимо произнес священник, – возможно, да только не я один стал замечать, что на рынке стали появляться товары, пошлины на которые никто не взимал, да и цены у них были другие, гораздо дешевле. При этом стоило кому-либо из честных торговцев и ремесленников начать протестовать, как бедняга быстро отправлялся к праотцам. Но если бы только это! За само право торговли в этом городе богатые и не очень богатые горожане вынуждены были платить мзду. Если отказывались, то на следующую же ночь неизвестные грабители очищали лавку до дна, и никакая городская стража не спасала. Поэтому дешевле было все-таки платить. Не говоря уже о приезжающих на ярмарку купцах – тех так вообще попросту обирали. А разбойники в округе, кому они подчиняются? Почему никак управу на них найти не могут? Да потому что прячутся они в вашем замке, мессир! И руководит этим всем ваш ближайший помощник – Гунар, хозяин «Весельчака».
– Тебя послушать, так я исчадие ада!
– Это слишком большая честь для вас! – вскинул голову священник.
Барон замахнулся было на наглеца, но тут же опустил руку.
– Можешь продолжать молоть чепуху, в любом случае тайну исповеди ты раскрыть не можешь, иначе исчадием ада будешь ты! – торжествующе усмехнулся барон. – А теперь прочь с моих глаз, иначе к моим грехам я прибавлю еще один!
Отец Иероним покачал головой:
– Я уйду, барон. Вы правы, тайну исповеди открыть я не могу, да и не мне вас судить. Но пока я жив, каждый день буду взывать к Высшему суду и просить справедливого возмездия, барон Ульрих Эберхардт! Да свершится воля Его и кара за ваши злодеяния не заставит себя ждать!
После ухода священника до вечера барон находился в пресквернейшем состоянии духа, но ближе к ночи успокоился. В конце концов, у Иеронима не было никаких доказательств. Если не считать предсмертного признания этого глупого Харальда, дружка Густавиуса. Да и кто поверит бродяге, если бы даже он был жив? Слово Харальда ничего не стоило против слова барона Ульриха Эберхардта. Что касается предсказания отца Иеронима, Эберхардт усмехнулся и покачал головой. Высший суд! Глупый, глупый отец Иероним! Даже нет, скорее, наивный, хочется ему верить в сказки, придуманные слабыми для слабых, пусть верит. Но он, барон Ульрих Эберхардт, был уверен в одном: боги покровительствовали сильным. В этом он не сомневался. Иначе и быть не могло. Настоящие боги были воителями, они были подобны людям: мстительные, завистливые, сребролюбивые, они любили власть и поклонение, и еще – они презирали немощных и бессильных. Поэтому этот никчемный батюшка мог продолжать осыпать его проклятиями и угрозами. Его Бог ничего не мог поделать с ним, Ульрихом Эберхардтом, потомком славной линии воинов. Ульрих осушил до дна поставленный перед ним кубок и раскинулся в своем удобном, обложенном парчовыми подушками кресле. Внезапно от темного полога в углу отделилась какая-то тень. Она бесшумно проскользила до середины комнаты и растаяла. На минуту эта черная тень напомнила ему фигуру сожженного заживо бродяги! Барон вскочил и заозирался, словно ища неведомого врага. Но врага не было, только легкий свист и бесшумное колыхание полога. В этот момент случилось необъяснимое: ужас, непонятный и ни разу не испытанный, опутал барона липкой паутиной. Ульрих зашатался, но, собрав всю свою волю в кулак, потянулся к мечу. Ощущение рукоятки верного боевого друга прибавило уверенности. Дыхание выровнялось, и сердце замедлило свой сумасшедший бег. Но тут в один миг погасли масляные светильники. Что случилось? Барон потянулся к ближайшему из них. Горящее пламя обожгло его руку. Почему он не видит его? Только слабый отблеск с трудом пробивался сквозь заволокшую темным пологом глаза пелену. Неловким движением барон смахнул светильник с треножника. Масло разлилось, и пламя радостно заплясало по полу, подбираясь к голубому льняному балдахину. И в этот момент непонятная боль пронзила мозг Ульриха Эберхардта, словно расколов его надвое. Барон выронил меч и попытался было закричать, позвать на помощь, но из груди вырывалось только беспомощное бульканье. Ульрих потянулся к мечу, но руки не слушались. Запах горящего масла смешался с вонью тлеющей материи и его плоти. Убежать, погасить огонь! «Спасите!» – рвался из его души крик, но никто не слышал. Да и кто мог услышать? Его боги пировали в небесном Асгарде, и мольбы старого воина до них не доносились. Тело Ульриха Эберхардта превратилось в беспомощный ватный комок, пожираемый беспощадным пламенем.
На следующий день в городе только и говорили о страшной смерти сеньора прилегающих к Констанцу земель. За что ему была такая кара? В городе все перешептывались, но вслух никто ничего не говорил. Со временем затихла и слава таверны «У весельчака-обжоры». Не обошлось без отца Иеронима. Тот, конечно, тайну исповеди выдавать не стал. Только намекнул Рагнару на возможность выслужиться. Да и у того руки оказались развязанными. И постепенно подпольной процветающей коммерции настал конец. Зато торговцы и ремесленники вздохнули посвободнее и поспокойнее. Ночные визитеры беспокоили их все меньше и меньше. А когда на виселицу вздернули трех самых рьяных сборщиков ночных налогов на процветание во главе с Гунаром, хозяином таверны «У весельчака», оставшиеся отправились пытать счастья под другими, более милостивыми небесами. Преданная Батильда, отстояв на коленях все поминальные мессы, босиком отправилась в паломничество по святым местам, отмаливать мужнины грехи. А отец Иероним самолично наложил на себя епитимью за гордость, в мстительности своей раскаялся и больше поклялся никогда в суд Божий не вмешиваться.
* * *
Замок этим утром как-то враз странно затих. Последние гости разъехались. Горничные подали заявление на увольнение и поклялись больше к замку на дюжину километров не приближаться. Остался только консьерж, помирившийся с женой. Кристина положила конец своему роману с шеф-поваром Фердинандом. Хотя молодец был и соблазнительным, но вертопрахом и юбочником. Рассудительная женщина предпочла тихую гавань непредсказуемому путешествию в бурном море страстей. Когда автомобиль с последними полицейскими скрылся за поворотом, интендант с облегчением вздохнул. Настоящие владельцы фонда вскоре должны были лично появиться и решить, стоит ли продолжать исследования или превратить здание в фешенебельный пятизвездочный отель. Так что интендант ни о своем будущем, ни о будущем своих работников не беспокоился. Все получилось не так уж плохо, подумал он, мотая головой. Единственным, кто догадывался о его истинной роли, был Генрих. Но его больше нет. Исчез с его дороги и этот шарлатан Лорис со своими служками.