Натянув до бровей шляпу и намотав вокруг шеи толстый шарф, Макс вышел из дома. В конце этого морозного дня сумерки спускались на город, и темнеющие витрины зданий напоминали пустые глазницы слепых. Он шел быстрым шагом, почти касаясь стен. Плечи сгибались от нервного напряжения. Увидев впереди двух человек в коричневой униформе с железными кружками в руках, он сунул руку в карман и вытащил несколько монет, которые всегда держал на всякий случай, не желая привлекать к себе лишнее внимание, отказываясь участвовать в «Зимней помощи немецкому народу». Этот так называемый добровольный сбор пожертвований, навязанный правительством, был очередной фальшью. Все знали, что программа предназначалась на вооружение, а не на помощь нуждающимся, но каждый, кто противился этому, заносился в списки маргиналов, не желающих помогать Третьему рейху.
Пройдя еще несколько переулков, Макс свернул в широкий проход. Дворы зданий переходили один в другой, но это было только на руку, так как позволяло заметить слежку. Его одинокие шаги стучали по замерзшей брусчатке. Многие жившие в этом месте люди были евреями, они уже вернулись домой, так как власти позволяли им выходить на один час в день сделать покупки.
Макс поднялся по лестнице на третий этаж, прислонился к стене и прислушался, но не услышал никакого подозрительного звука. Он постучал три раза условным стуком и услышал, как с другой стороны открывается замок.
— Добрый вечер, Макс, — прошептал Фердинанд. — Входи быстрее, уже пора.
На его друге был старый лыжный пуловер, подходящий к велюровым штанам. Его волосы с проседью торчали на голове, словно он только что встал с постели. Выглядел он уставшим.
Макс снял пальто, перчатки и шарф, вошел в салон, окна которого были тщательно занавешены шторами. Фердинанд согнулся над радио, прикрытым покрывалом, и принялся вертеть ручки настроек. С начала войны власти запретили слушать иностранные передачи под страхом примерного наказания, поэтому нужно было опасаться доносов соседей или просто случайных прохожих. Макс устроился рядом, стараясь разобрать среди свиста глушилок гнусавый голос журналиста Би-би-си.
Нанеся кровавое поражение Франции, Гитлер замыслил сделать бросок на Англию. В период с июля по октябрь воздушное сражение за Англию развернулось между Люфтваффе Германа Геринга и Британскими Королевскими воздушными силами. Храбрость и самоотречение английских летчиков заставили немцев отказаться от вторжения. В первый раз нацисты вынуждены были отступить. Чтобы ослабить боевой дух противника, нацисты решили бомбить Лондон и города на юге Англии.
Макс и Фердинанд обменялись обеспокоенными взглядами, узнав, что больше всего от налетов пострадал Ковентри. Среди гражданского населения отмечались многочисленные жертвы. Сообщалось о сброшенных с неба сотнях тонн взрывчатки, разрушенных кварталах, сотнях погибших. Но в голосе английского журналиста не слышалось панических ноток. Англия держалась хорошо. К концу передачи Фердинанд вздохнул, повернул ручку, чтобы вернуться на германскую волну, и выключил радио.
— Англичане сопротивляются, — сказал он. — Это замечательно, правда? Прекрасная храбрость. Где же только была эта храбрость в тридцать восьмом году, когда они позволили Чемберлену и Даладье пресмыкаться перед Гитлером? — добавил он не без упрека. — Прекрасная была возможность остановить это безобразие. Если бы они послушали, что им говорили такие люди, как Гёрделер или генерал Бек.
Бывший мэр Лейпцига Карл Фридрих Гёрделер обладал энергичным и храбрым характером. Он отказался вывесить нацистское знамя на здании городской ратуши, а незадолго до отставки дал разрешение на установку памятника композитору Мендельсону-Бартольду, еврею по национальности. Он поддерживал оппозиционные Гитлеру силы, препятствующие разделу Чехословакии. Создал консервативное крыло сопротивления вместе с дипломатом Ульрихом фон Хасселем и генералом Людвигом Беком, бывшим начальником генерального штаба, который был уволен из армии, когда его обвинили в неодобрении военной доктрины рейха, предусматривающей постоянную войну.
— Англичане не поверили, что часть германской армии готова выступить против канцлера, — сказал Макс. — В их глазах это было государственной изменой с непредсказуемой развязкой.
— Тем не менее их нужно заставить рано или поздно понять, что существует другая Германия, которая готова сопротивляться этому недостойному режиму и убийствам. Я уже обдумал все шаги и даже составил план, что надо делать, чтобы заставить Гитлера и его приспешников предстать перед трибуналом.
— С ума сошел! — воскликнул Макс. — Это слишком рискованно. У тебя какая-то смешная мания все записывать. Позволь мне все это сжечь и чем раньше, тем лучше.
В дверь постучали условным стуком. Фердинанд пошел открывать, а Макс вытащил пачку сигарет из кармана. Щелкая зажигалкой, он понял, что у него дрожат руки, и сразу почувствовал себя уставшим. С тех пор как началась война, ему доводилось испытывать моменты полного изнеможения, когда у него кружилась голова и он мог упасть в обморок.
Задача казалась невыполнимой. Ну сколько их было, чтобы выступить против Адольфа Гитлера? Из тех, кто был в оппозиции в тридцать третьем, многие убиты, тысячи брошены в концлагеря, где их подвергали пыткам и унижениям. Некоторые пропали без вести. Придя к власти, нацисты, не колеблясь, уничтожили всю оппозицию, всех тех, кто продолжал протестовать и мог составить храбрый вооруженный отряд, основанный на христианской вере и уважении к фундаментальным правам человека, например теолога Дитриха Бонхоффера, который отказался благословить фашистские орды.
В мундире офицера вермахта в помещение вошел Мило. Его щеки и нос были красными от мороза. Он стал тереть руки, чтобы согреть их.
— Какой сюрприз, — с улыбкой произнес Макс. — Не ожидал тебя сегодня увидеть.
— Мне дали несколько дней отпуска, который оказался весьма кстати, — проговорил Мило, обнимая Макса. — Такое счастье снова увидеть Софью и детей. Вас я тоже рад видеть, друзья. Вот, держи, дорогой Фердинанд, у меня для тебя подарок. — Он протянул бутылку французского коньяка.
— Тоже начал грабить Францию? — усмехаясь, спросил Макс. — Мне кажется, что там жизнь получше.
— В любом случае, для меня все закончено: мой полк переводят в Польшу. Признаюсь, очень трудно привыкнуть к этому. Мне, выпускнику Сорбонского университета, было ужасно чувствовать на себе взгляды парижан. Неприятно, когда все смотрят на тебя как на варвара.
Мило фон Ашенгер состоял в девятом пехотном Потсдамском полку, в котором многие офицеры разделяли взгляды Макса и его друзей. Мило взял стакан с коньяком, который ему налил Фердинанд, и устроился в кресле. Пелена грусти омрачала его голубые глаза, лицо стало серьезным. Он согнулся с озабоченным видом.
— Хуже всего другое — сражаться за Адольфа Гитлера, от всего сердца желая ему поражения, — мрачно добавил он. — Как вы знаете, я подумывал уйти из армии, однако предпочел остаться, потому что тогда у нас не было бы никакой надежды получить поддержку в войсках. Но если бы я знал, что это будет так нелегко… Во время польской кампании, потом во Франции я вел своих людей в бой во имя цели, в которую сам не верю. Я жду первой же возможности уничтожить этого монстра, устанавливаю связи с теми, кто думает, как мы, стараясь распространять наши идеи. Для родины я стал предателем. Мне стыдно, когда я смотрю на себя в зеркало.