– И снова здравствуйте… – на кухню Ольга явилась, когда чайник засвистел. – То есть привет, Людок. Рада тебя видеть. Чему обязана?.. Если тебя Мишка послал…
Черный халат, из новых, хотя Ольга и тяготела к черным шелковым халатам, но этот выделялся среди прочих тем, что явно был куплен не на рынке.
Черный шелк.
Черное кружево. Черные чулочки с красной подвязкой, которая не то съехала под колено, не то была изначально надета так, с вызовом. Черные волосы на пробор.
Черные тени.
И за этой чернотой теряется лицо Ольги, типично славянское лицо, округлое, с носом курносеньким и светлыми бровями, которые Ольга по давней привычке подрисовала карандашом.
– Мишка умер, – сказала Людмила и чашку подвинула.
Черную.
Ольга полагала черный цвет необыкновенно стильным. И чашки свои, квадратные, высокие и отвратительно неустойчивые, забрала с собой. Всем врала, что итальянский эксклюзив, хотя купила их на старом рынке…
– Охренеть, – сказала Ольга, плюхаясь на стул. – Чего, правда?
– Правда. Вчера похоронили. Я тебе звонила.
– Вчера?
– Два дня тому…
– А… мы с Ленечкой отдыхали… в пансионате… – Она откинулась на спинку стула и ноги вытянула. На лице ее набеленном застыло выражение удивления, словно Ольга так и не поверила или не поняла, что Мишки действительно нет.
Людмила сама не поверила, когда сказали…
– Ленечка сказал, что мои нервы надо лечить. – Ольга вытащила из кармана халата мундштук и сунула в рот. – Бросать пытаюсь… а тут еще и нервы.
Нервы Ольгины были крепче стальных канатов. Но Людмила не произнесла этого вслух.
– Значит, ты не знала?
– Неа… а… от чего он… ну… – Ольга страшилась выговорить это слово.
Вот удивительно.
Она полагала смерть недооцененной частью современной культуры и писала монохромные картины, с могилами и крестами, с уродливыми покойниками и кособокими гробами. От картин этих веяло тоской, оттого и не продавались они. Но Ольга верила в собственную избранность.
А говорить о смерти вслух опасалась…
– Убили.
– Кто? – вот теперь она и вправду удивлена.
– Не знаю. Но найду, – Людочка вдруг смутилась. – Не я найду. Мишкин брат ищет…
– Тот самый?
– Да.
– Что, реально приехал? – Ольга поерзала на стуле. – Какой он?
Хороший вопрос.
Какой?
Не такой, как Людмила себе представляла. И точно не такой, каким был прежде. Высокий. Массивный. Мрачный, но в то же время…
– Он реально при бабках? – Интерес в Ольгиных глазах оформился.
– Да.
– Круто… познакомь, – это прозвучало не просьбой – приказом.
– Зачем тебе? У тебя же…
– Ленечка? – Ольга отмахнулась. – Он, конечно, милый… и деньги есть, но сама понимаешь, деньги деньгам рознь. А девушка должна думать, как устроить свою личную жизнь с наибольшею выгодой, пока молода… не то останется одна-одинешенька и без денег.
Кажется, это обстоятельство расстраивало Ольгу куда сильней одиночества.
– Вот как ты, – добавила она и мундштук уронила.
Наверное, следовало бы обидеться на этот укол, но Людмила пожала плечами. К чему обиды, когда правду сказали? Одна-одинешенька… и без денег. Как уж есть.
Стас… сегодня есть, завтра вернется в свои дали, выкинет Людочку из головы. А она забудет о нем и нынешнем приключении, которое именно приключение, как бы цинично это ни звучало. Мишку жаль, но… Людмила не привыкла врать себе.
Ей нравилось то, что она делала, пусть, если разобраться, не делала ничего для себя нового.
– Скажи, Мишке не угрожали…
Кажется, об этом всегда спрашивали в кино. И если бы угрожали, Мишка бы сказал Людмиле. Или нет? Он ведь промолчал о заказе, о деньгах… и о той женщине, для которой купил шампанское.
– Мишке? – фыркнула Ольга. – Кому надо ему угрожать?
– Не знаю.
– Он же… нет, конечно, о покойниках не принято, чтобы плохо… но Мишаня… он был пупсиком.
– Кем?
– Людок, не тормози. Пупсиком. – Ольга взмахнула рукой. – Ну, чего непонятного? Он пытался всем нравиться! То есть ему надо было, чтобы все вокруг его любили. Вот и улыбался постоянно, как дебил, право слово… вот смотри, в магазине нас как-то обсчитали. И так внаглую обсчитали! Я и высказала этой девке, которая на кассе сидит, чтоб смотрела, кто перед нею. А Мишаня влез, мол, Оленька, не нужно нервничать, все случайно… то да се… и лыбится, лыбится… а девка знай поддакивает… случайно… ага, знаю я, как она потом случайно наши деньги в карман сунет. Но Мишке ж не докажешь! Он со всеми такой был… лучший друг. Не видел, что ему на шею готовы были сесть и погонять, чтоб, значит, копытами шевелил быстрее… лучший друг.
Ольга вскочила, но вновь села, забросила ногу за ногу.
– Вот ты не понимаешь. Ты думаешь, что такого… у этой Ольги небось характер стервозный.
Людмила пожала плечами: до чужих характеров ей не было дело. Со своим бы управиться, который мама именовала тяжелым, сетуя, что Людмиле и так судьбу свою устроить сложно, с ее-то внешностью, а тут еще и характер.
– А и стервозный, – Ольга вздернула подбородок. – И чего? Я этого не стесняюсь. Пускай. В женщине должен быть огонек. Кому интересна снулая рыба?
Вопрос был риторическим, и Людмила, вздохнув, уточнила:
– Значит, угроз Мишка не получал… почему вы разошлись?
– Ну… – Ольга все-таки встала, подошла к вытяжке и, поднявшись на цыпочки, достала начатую пачку сигарет. – Вот паскудство. Чуть перенервничаю – и сразу затянуться хочется… характерами мы не сошлись. Такой ответ устроит?
– Нет.
– Настырная ты, Людка…
Это прозвучало не упреком, скорее уж констатацией факта.
– Все лезешь и лезешь… думаешь, я его грохнула?
– Почему нет?
– Не знаю… а зачем мне?
Сигарету Ольга вставила в мундштук, уселась у окошка, на котором выстроилась череда пустых бутылок из-под молока. В бутылках стояла вода, причем стояла давно и успела местами помутнеть, а то и вовсе обрести характерный плеснево-зеленый цвет.
– Не знаю, – в тон ответила Людмила, – может, из обиды, что он тебя бросил?
Ольга фыркнула и, затянувшись, сказала:
– Это я его бросила, если хочешь знать… не веришь, да? Да я всегда знала, что ничего путного у нас не выйдет… слишком он мягкотелый, чтобы чего-то добиться. Мне же мужик нужен, а не плюшевый медвежонок.