– Тебе необязательно было… – Стас осекся.
Говорил уже.
Но Людочка тогда мрачно покачала головой, а теперь и до ответа снизошла:
– Я в четырех стенах свихнусь. И от любопытства в том числе. – Воротник своей куртейки подняла, отвернулась. – И обещать, что буду сидеть, носу на улицу не показывая, не могу. Поэтому если уж тебя беспокоит моя безопасность, то вози меня с собой.
Наглая.
Помнится, прежде она такой наглой не была. Напротив, милая, скромная девочка… куда что подевалось?
– Угрожаешь? – со смешком поинтересовался Стас.
– Предупреждаю.
В машину забралась.
Поежилась.
– Хорошо, – Стас вставил ключ в замок зажигания. – Но есть условие.
Покосилась недоверчиво. Не ждала этакой покладистости? Стас сам себе удивлялся.
– Сначала едем к родителям этого… Егора, а потом в магазин за шмотками.
Во взгляде появилось удивление.
– Тебе куртка нормальная нужна. И вообще…
– Спонсируешь? – прозвучало раздраженно.
– Возмещаю ущерб.
Молчание.
Гордость мешает согласиться? Лучше замерзнуть, чем принять подачку, а вот ее мамочка, похоже, решила бы иначе.
– Послушай, – Стас не знал, как разговаривать с этой упрямой женщиной. – На тебя вчера напали. И причинили ущерб не только моральный. И напали, если разобраться, из-за моих дел. Моей непредусмотрительности. Следовательно, я обязан тебе возместить этот самый ущерб.
Людочка молчала, покусывая нижнюю губу.
– Хорошо, – спокойно ответила она. – Но поедем не в магазин. На рынок…
Ну, это Стас как-нибудь сам решит, куда ему ехать.
Егор Егорович Пасьянов при жизни обретался в мрачного вида доме. В былые времена дом относился к числу элитных, но ныне, глядя на серые, грязные будто бы стены его, Стас не мог отделаться от мысли, что само это место располагает к самоубийству.
Темный холл.
Узкая лифтовая кабина за решеткой. И лифт поднимается медленно, с неприятным дребезжанием, которое заставляет вспомнить все истории о рухнувших лифтах. Он останавливается на седьмом этаже, где назойливо пахнет кошками.
Две двери, друг напротив друга.
Черный дерматин. Красный дерматин. Цифры латунные, потускневшие. Звонок-кнопка, на который давить приходится долго. И у Стаса даже появляется мысль, что зря они сюда приехали.
Никого нет дома.
Но дверь в конце концов открывается.
– Чего? – Женщина, которая стоит на пороге, не похожа на престарелую супругу профессора. Ей лет сорок, но все сорок читаются на крупном ее лице, черты которого однажды застыли в гримасе недовольства всем миром да с той поры и не меняли выражения.
– Нам бы Егора Станиславовича. Или жену его, – дружелюбно произнес Стас, и Людочка, прятавшаяся за плечом его, добавила:
– По важному делу.
Женщина задумалась, что было для нее непривычно, но из квартиры донеслось:
– Настенька, кто там?
– К вам пришли, – трубным голосом откликнулась Настенька. И обратилась уже к Стасу: – Разувайтеся. Я полы только-только протерла… ходют тут…
Она ворчала, но тихо, вполголоса, выплескивая накопившееся раздражение. Тапочки, впрочем, подала, не особо новые, не слишком чистые, но Стас взял: перетерпит. Он и сам не мог сказать, чего именно ждал от предстоящего разговора.
Откровения?
Разгадки?
Чего-то, что докажет не только ему, Стасу, но и другу Ваньке, что Стасовы теории убийства вовсе не так уж безумны.
Людмила взяла за руку, не то успокаивая, не то боясь потеряться в дебрях этой чужой квартиры. Ладонь ее была сухой, шершавой. И Стас сжал тонкие пальцы.
Успокоиться и вправду следовало.
Настенька вела их узким коридором. В квартире пахло пылью, кислыми щами и еще сердечными каплями.
– Прошу, прошу. – Егор Станиславович, а Стас не сомневался, что видит перед собой именно его, оказался благообразным стариком. Он был высок, сухощав и прозрачен. Поредевшие волосы благородной седины он зачесывал гладко, отчего черты его казались тонкими, если не утонченными. – Проходите… вы от кого, напомните?
– Мы не от кого. – Стас воспользовался приглашением Егора Станиславовича войти. В кабинете его, весьма просторном, пахло приятно: книгами и сандалом. Да и сам этот кабинет разительно отличался от прочей квартиры, во всяком случае, той части ее, которую Стас видел.
Огромное, до пола, окно.
Легкие шторы, прихваченные заколками-бабочками. Широкий подоконник с троицей разномастных горшков, в которых крохотные деревья выглядели донельзя настоящими.
Стол. Книжные полки.
Книги.
И анахронизмом – новейший ноутбук.
– Мы сами по себе. – Стас подтолкнул Людмилу к креслу. – Мы хотели бы побеседовать о вашем сыне…
Егор Станиславович прервал его взмахом руки. Стасу показалось, что сейчас их выставят за дверь, но старик дверь лишь прикрыл, перед этим выглянув в коридор.
– Прошу прощения за сию странность, но… – Он извлек из кармана очки в простой оправе. – Я не хочу, чтобы нас услышали. Моя супруга… для нее эти воспоминания слишком тяжелы. А она недавно перенесла инфаркт. Ей никак нельзя волноваться. Настасья же слишком глупа или упряма, чтобы понять. Коль услышит, что мы про Егора говорим, всенепременно донесет… и тогда уж Мирочка вновь сляжет.
– Извините. – Людочка чувствовала себя здесь неудобно.
И ерзала, озиралась.
И хозяина разглядывала совсем уж пристально, хотя он, кажется, ничего против этого не имел.
Моложавый. И одет вовсе не так, как одеваются старики. Ему идут и джинсы, и вязаный кардиган с двумя карманами. И не выглядит он убитым горем.
Дверь вот запер.
– Не волнуйтесь, беспокоить не станут. Я часто так делаю, когда работаю с аспирантами… у Настасьи извращенное чувство юмора. Ей доставляет удовольствие мешать. То про чай спрашивает, то еще о какой ерунде, главное, что каждые пятнадцать минут предлог находит, а когда просишь не мешать, заявляет, что она на секундочку… честно говоря, не будь она Мирочкиной племянницей, давно бы нашел другую помощницу. Но Мирочка к Настасье привязана… и дочь у нее – хорошая девочка, умненькая… вот и приходится терпеть, запирать дверь. Если дверь заперта, то и Настасья успокаивается. Итак, о чем вы хотели спросить?
Егор Станиславович присел в кресло, казавшееся слишком большим для него. Но вот удивительно, не потерялся, напротив, гляделся он в своем кресле вполне на месте.
– И почему, простите, вы столько ждали… со смерти Егора год уже прошел… пусть покоится с миром. – Он перекрестился.