Человек ущипнул ее за щеку.
На руках у него были тонкие хирургические перчатки.
– А это, чтобы ты лучше запомнила, – во второй руке появился нож. Обыкновенный такой нож для бумаги или, скорее, картона. Людмила еще удивилась, потому как антураж требовал предмета зловещего, кинжала там или ножа мясницкого. Этот же…
Тонкое лезвие вспороло ткань… он резал медленно, вперившись взглядом в глаза Людмилы, и она осознала, что сейчас расплачется.
Вот-вот расплачется.
И уже почти плачет… или это все-таки дождь?
Конечно, дождь… и пуховика жаль… в чем Людмиле ходить? В мамином уродливом пальто? Или в весенней курточке, которая, быть может, симпатична, но тонкая совсем…
Из пуховика летел пух.
Падал в лужу.
А лезвие ножа, ледяное совершенно, прижалось к щеке Людмилы.
– В следующий раз улыбку сделаю, – пообещал человек в маске, – от уха до уха… поняла?
Поняла.
Что непонятного…
А он развернул Людмилу и толкнул в спину, еще и пинка отвесил, отчего Людмила не удержалась, побежала, споткнулась и рухнула прямо в лужу. В грязную лужу… наверное, если бы не лужа, не грязь и не холод, она сумела бы справиться с собой, но…
Слезы сами хлынули из глаз.
Градом.
Она сидела посреди лужи, скуля от жалости к себе, подвывая и думая лишь о том, что точно до дома не дойдет.
Дошла.
Собралась и дошла. Хотя и пришлось дворами, обходя случайных прохожих, к счастью, редких. Те и сами сторонились Людмилы, кривясь небось, принимая ее или за бомжиху, или за алкоголичку. И обида, невыплаканная, несмотря на слезы, мешала дышать.
А в подъезде, нарочно не придумаешь, она еще и со Стасом столкнулась.
– Что… – сперва он Людмилу не узнал.
Отшатнулся.
И хорошо, если бы совсем ушел, но нет… взгляд зацепился за пуховик, слишком приметный, слишком яркий, несмотря на грязь.
– Что случилось?
Стас моментально подобрался. И помрачнел. И сделался страшен, куда страшнее того, незнакомца из подворотни.
– Так, давай наверх. – Он подхватил Людмилу под локоть и поволок, будто она сама идти не могла. А она могла, просто ноги немного не слушались. И с координацией проблемы, это, конечно, исключительно временное явление.
Перенесенный стресс сказался.
Она, Людмила, вовсе не такая железная, какой хочет казаться. Или не хочет? Просто кажется… про железную себя она от Милочки услышала, которая все про всех знает.
– Ключи где? – Стас не дождался ответа, сунул руки в карманы пуховика и связку вытащил.
В прихожей содрал с Людмилы куртку и кофту промокшую, снять хотел и майку, но в последний момент передумал. Наклонился, расшнуровал ботинки.
– Ты в душ. А я кофе сделаю. Или тебе чаю?
Людмиле все равно.
Странно так. На нее напали. И угрожали. И пуховик изрезали. Пуховика, который она еще недавно считала крайне неудачной покупкой, стало вдруг невероятно жаль. Людмила даже всхлипнула, но строго велела себе успокоиться: не хватало еще перед Стасом истерику устроить. Нет уж… она забралась под горячий душ и стояла долго. Так ей казалось, а выяснилось, что на деле – пару минут всего.
Искаженное восприятие времени – тоже симптом, но Людмила напрочь забыла, чего именно.
– Может, врача вызвать? – предложил Стас.
Людмила покачала головой.
– Я сама врач…
Горячий кофе и минута тишины – вот все, что ей нужно.
Людочка выглядела жалко.
Поначалу Стас и не узнал ее, принял за бродяжку, только было в облике этой бродяжки что-то смутно знакомое.
Розовый пуховик.
Со стразами.
Грязный розовый пуховик со стразами. Изрезанный так, что пух и перо вылезли. Вымокший, почти превратившийся в тряпку. Мокрые волосы. Мокрые брюки. С нее текло, и вовсе не из-за дождя.
Людочка не плакала.
Ей очень хотелось разрыдаться, Стас видел, но она кусала губы, хмурилась и держалась. Хорошо. Женские слезы заставляли его чувствовать себя беспомощным, а Стас этого не любил.
С немалым трудом он дождался, когда Людочка выйдет из ванной.
Снова мокрая.
Волосы отжала, и те торчали тонкими прядками, но как ни странно, Людочке это даже шло. Бледное лицо ее сделалось еще бледнее обычного, скулы заострились, глаза запали.
Синие? Или серые? Стаса неожиданно заинтересовал этот, совершенно не имеющий отношения к делу, вопрос, он даже вперед подался, чтобы разглядеть получше.
– Со мной все нормально. Уже нормально, – спокойно ответила Людочка.
И халат она не носит.
Еще одна странность, потому как почти все Стасовы женщины испытывали просто-таки необъяснимую страсть ко всякого рода халатам и халатикам, неважно, сшиты они были из байки или шелка. А Людочка платье натянула.
Синее.
С незабудками на груди, которая вдруг обрисовалась слишком уж четко.
– Что? – Она дернула узким плечом и поежилась. – Ты кофе обещал. И вообще…
Она потрогала щеку.
– Зеркало подай. Оно на подоконнике.
Зеркало обнаружилось, овальное, на ручке. Стас таких давненько не видывал. Людочка рассматривала себя долго, пристально и затем вынесла вердикт:
– Не порезал. Пугал только.
И зеркало перевернула.
А Стасу захотелось взять эту невозможную женщину за шкирку и хорошенько встряхнуть. Что с ней произошло? Явно, что ничего хорошего… она же вздохнула.
– Это все было несколько… неожиданно. Но… я постараюсь сначала.
Рассказывала она, глядя не на Стаса, а в окно, хотя ничего там, за затянутой серой рябью дождя, интересного не было. Людочкины окна выходили на задний двор, на мусорные баки, стоянку и пару размытых дождем газонов.
Она говорила сухо, с показным спокойствием. И слова подбирала очень тщательно, будто боялась ненароком задеть чувства Стаса. Он слушал.
Тоже со спокойствием.
Показным.
И спокойствие это давалось нелегко. Стоило представить, что какой-то урод подкараулил ее… и прижал к стене… угрожал… резал этот чертов пуховик, который и самого Стаса бесил неимоверно, но это ведь еще не повод!
– Стас, – Людочкин спокойный голос донесся словно издалека. – Вилку ты зачем согнул?
– Что?
Она молча отобрала вилку, которую Стас и вправду едва ли не узлом завязал, и наставительно произнесла: