На кухне было чадно.
Дымила сковорода на старенькой плите, и приоткрытое окно не справлялось с дымом. На окне этом болтались грязные тряпки занавесок. На подоконнике медленно помирал кактус.
– Присаживайтесь, – Галька окинула Стаса совсем иным взглядом, прицениваясь будто. А вот Людмилу и не заметила. – Так чего вам до Ивашки… я его хорошо знала. Росли вместе…
Людмила наклонилась к самому уху Стаса.
– Я пойду с племянницей побеседую, а ты… в общем, не теряйся, – и ободряюще так по плечу похлопала. Издевалась?
Не похоже.
Та Людочка из прошлого никогда ни над кем не издевалась. Она и шутить не умела, всегда оставалась предельно серьезной. Ее губ, поджатых, точно Людочка боялась ненароком сболтнуть лишнего, редко касалась улыбка. А глаза не улыбались вовсе, и потому улыбки казались фальшивыми.
Людмила выскользнула с кухни.
– Родственница вашая? – Галька стянула с волос косынку и тряхнула крашеной копною. – Или как?
– Или как…
Это Галька пропустила мимо ушей. Она уже успела разглядеть Стаса. Оценить. И оценкою этой осталась совершенно довольна, как и перспективой будущих их отношений. Это Стас увидел по глазам, темным, густо накрашенным.
Стало не по себе.
– Так что вы про Ивана знаете?
– Говорю ж, тихий был… незлобивый… попивал, конечно. Да у нас все мужики попивают. Редко встретишь человека, который себя блюдет, – Галька окинула Стаса весьма выразительным взглядом. – Где уж женщине свое личное счастье найти.
И наклонилась, демонстрируя внушительных объемов грудь.
Демонстрация на Стаса впечатления не произвела, что Гальку, бесспорно, огорчило.
– Я, за между прочим, в больнице работаю. Старшей медсестрою…
– Взятки берет! – всунулась Зинка, которая на кухню вошла с кастрюлькою.
– Шла бы ты…
– Сама иди. Кухня обчественная… у меня тоже права имеются! Я их знаю!
– Дура…
– Сама такая… а она с пациентов денег требует! Проворовалася вся! И вся их больничка тоже проворовалася. Так чего вам Жорик наплел? Вы его, товарищ капитан, не слушайте…
– Какой он капитан?
Стас закрыл глаза, желая оказаться где-нибудь далеко…
– Майор он! – гордо возвестила Галька и поближе подвинулась, не желая сестрице перспективного кавалера уступать. И вообще, куда ей, многодетной мамаше, за кавалерами гоняться. У нее муж есть, пусть и задохлый, способный только ныть, ну так сама выбрала… вот Галька к вопросам брака подходит куда более ответственно…
– Где вы были, когда Иван умер! – рявкнул Стас, и разгорающийся скандал стих.
– Так это… – Зинка прижала кастрюльку к груди. – К свекрови уехала… праздники же… дети…
– Ага, вспомнила о детях, – Галька выразительно фыркнула и, подцепив подгоревшую котлету на лопатку, перекинула ее в тарелку к другим, столь же подгоревшим. – Она про них вспоминает, когда свекруха позвонит и наорет…
– А сама где была?
– У… одного человека…
– Знаю я твоих человеков. Шалава она, товарищ майор… вот вам крест! – Зинка перекрестилась. – Вечно то к одному бегает, то к другому… в прежнее-то время ей бы скоренько укорот дали. Выселили б куда…
– А ты б мою комнату себе прибрала!
– Это моя комната! – похоже, что вопрос был болезненным до крайности. Зинка кастрюльку бахнула на стол, руки в бока уперла. – Мне родители ее оставляли!
– Ага… а мне тогда что?
– Ничего! Мамка знала, что ты шалава и все добро профукаешь… а у меня муж был… ребенок!
– Хватит мне в лицо своими детьми тыкать! И вообще, по суду сказали, что у нас равные права… верно, товарищ майор?
Стас кивнул, чувствуя, как зарождается глухая головная боль.
– Вот!
– По суду! – взвизгнула Зинка. – А если не по суду, а по справедливости…
– А про справедливость в законе ничего не написано!
– Тихо! – от крика Стаса стекла задребезжали. – Пожалуйста. Значит, я верно понял, что в квартире не было ни вас, ни вас.
Обе кивнули.
– И Георгий ушел на смену…
Зинка с Галькой переглянулись и вновь кивнули.
– Хорошо… то есть не очень хорошо… Иван перед смертью бросил пить?
– Чего? – Зинка засмеялась дребезжащим неприятным смехом. – Жорик такое сказал? От же… наплел…
– А ведь и вправду, – тихо сказала Галька и переносицу поскребла лопаточкой. – Переменился, будто чуял чего… и главное ж… он в монастырь собирался. А ты не ржи, что кобыла, дурой была и дурой помрешь. Случается, что у человека просветление наступает. Вот Иван тоже… просветлился. Он хорошим мужиком был… бедолага.
Зинка фыркнула и выразительно так у виска покрутила, мол, сама сестрица умом двинулась.
– Накануне-то… пришел такой, в дверь постучался… вежливый же, – Галька прижала лопатку к груди. – И говорит так, мол, Галочка, я к тебе всегда расположенный был. Только тебе и верю. Жорик – парень хороший, но слабый на искус. А сестрица твоя и вовсе врет, что дышит.
– Да сочиняешь!
Галька только отмахнулась.
– Ну оно мне приятно, конечно… но подумала, что денег занять хочет. Под праздник. А у меня самой зарплата копеечная…
– Ага, только с той зарплаты ты вся золотишком обвесилась…
– А ты не завидуй!
– Полные сумки домой со смены таскает… обирают пациентов…
– Не слушайте ее, товарищ майор!
Он бы не слушал их обеих, но вот разговор уж больно интересный получался.
– Что вам Иван еще сказал?
– Сказал? А… ну, что скоро жизнь его вся переменится. Чует он в себе желание преогромное Богу служить… и людям… стало быть, в монастырь пойдет. А комнату свою племяшке отпишет. Он уже ей позвонил, чтоб приехала… – Галька примолкла, покосившись на сестрицу, которая слушала жадно. – Вот… и денег дал, чтобы сохранила.
– Сколько?
– Так это… десять тысяч. Американских, – тихо призналась Галька.
– Сколько?! – взвизгнула Зинка, прямо подпрыгнув на месте. – И ты молчала… дура!
– Мне чужого не надо, товарищ майор. Я, может, от благодарностей и не отказываюсь, но никто ж не отказывается… небось все понимают, что на одну зарплату жив не будешь. Да только чужого мне не надо. Как Иван преставился, я и подумала, что неспроста это… участковому нашему, Михалычу, ничего говорить не стала. Знаю. Изымет деньги навроде как улика, а потом ищи эту улику… нет, мне Ванька велел их племяшке передать.
– Ты и передала…
Зинка схватилась за голову.