– Ты действительно считаешь, что первую таблетку я мог отдать кому-то другому, а не тебе?
Настроение Эммануэль улучшилось. Сомнения рассеялись, и она пожалела, что высказала их.
– Это и есть то самое изобретение, которое мы сегодня отмечаем?
Лукас вновь огорчился. Потом задумался и вдруг смущенно произнес:
– На самом деле… Я праздную твое присутствие в моем доме. То есть я хочу сказать, что для меня праздник – праздновать это с тобой.
И хотя Эммануэль была сбита с толку, это заявление показалось ей таким прелестным, что ей тут же захотелось броситься Лукасу на шею. Однако девушка посмотрела на эту шею с сомнением. Нет, цвет его кожи вновь стал нормальным. Она сказала:
– Теперь я тоже хочу тебе кое в чем признаться. Увидев твои приготовления, я поначалу надеялась, что ты предпринял их в мою честь, и была немного поражена, когда ты сказал, что все это – в честь твоего нового гениального изобретения.
– Разве я так сказал? – возмутился Лукас. – В любом случае, если ты так подумала, значит, ты тоже не слишком-то хорошо понимаешь мужчин.
– Мужчин немного понимаю. Ученых – меньше. Но я их люблю.
* * *
Эммануэль сознавала, что первый поцелуй их отношения дальше не продвинет. И ей это нравилось. Девушка хотела хотя бы ненадолго продлить их дружбу, легкость в общении. И она пропела строчку, которую знала наизусть:
– Не думаешь ли ты, что любовь – это развлечение? Жиринно, это работа, причем самая тяжелая из всех [18] .
– У тебя не такой уж уставший вид, – заметил Лукас.
– Однако я провела весь день, занимаясь любовью, – призналась Эммануэль.
Поскольку он не спросил, с кем же она была, девушка продолжила свое добровольное признание:
– С мужем.
– Но ведь ты сказала, что он уехал во Франкфурт.
– Уехал Марк. А любовью я занималась с Жаном, моим бывшим мужем.
Лукас улыбнулся:
– Тот, чья жена – художница!
Эммануэль мучилась сомнениями: ей хотелось поговорить о любви с Лукасом и услышать рассказ об изобретении тоже. В идеале было бы хорошо совместить обе эти темы, начав с той, о которой она знала меньше.
– Я просила тебя рассказать мне о теоретической схеме. Можно кратко, без уравнений, мне это помогло бы понять, почему ты так гордишься перекрашиванием кожи в зеленый цвет.
– Или в коньячный. Ты действительно не хочешь это увидеть?
«На него невозможно повлиять, – решила Эммануэль. – Вот осел! Ему повезло, что я, когда надо, умею уступить».
* * *
Янтарный, словно дорогое шампанское, Лукас Сен-Милан, решила она, выглядит совсем неплохо.
Третье перевоплощение, в пепельный цвет, тоже получилось неплохо. Когда же Лукас стал перламутрово-розового цвета, потом ультрамаринового, а затем бледно-голубого, ей тоже захотелось поучаствовать в этих экспериментах.
– Ты долго еще будешь принимать эти таблетки один? – запротестовала она. – Не хочешь со мной поделиться?
Лукас не заставил себя долго просить и открыл ей деревянную шкатулку, похожую на ту, где знатоки хранят свои сигары. Миниатюрные жемчужины в полупрозрачных облатках были разложены там по цветам.
– Эти отделения сделаны из аморфного металлического стекла, – уточнил исследователь, гордый такой отделкой. – Это предотвращает риск взаимодействия между гранулами и их упаковкой. Впрочем, я испытывал их по-разному. Так, например, их действие эффективнее, если гранулы класть под язык. Для больших доз лучше пользоваться подкожной инъекцией.
– Ну уж нет! – отказалась Эммануэль. – Достаточно! К твоим таблеткам можно привыкнуть, как к героину?
– Это не наркотик. Таблетка не дает никаких ощущений – ни хороших, ни плохих. Она биохимическим методом изменяет пигментацию кожи, вот и все. Единственное привыкание, которое пилюля может создать – это привыкание эстетического плана. Некоторые могут предпочесть оставаться бордовыми или светло-рыжими на всю жизнь.
– Проглатывая таблетки каждые две минуты?
– У меня уже есть капсулы, действие которых составляет от шести до десяти часов. Скоро я пролонгирую их действие до дня, месяца и года. Я предвижу лишь одну неприятность: прихоть потребителя может измениться прежде, чем пройдет действие принятой таблетки.
– Противоядие ты пока не изобрел?
– Оно обязательно будет. Это легко. С тех пор как я провожу неограниченное количество времени над синтезом квазикристаллов, которые лежат в основе моей «Формулы 8» и количество которых практически неограниченно, больше не существует препятствий для увеличения структур. И это еще не все! Мой алгоритм позволяет предусмотреть тональности, которые будут раз в сто удивительнее, чем те, что создала природа. Даже художник никогда не сможет так умело смешать свои краски, чтобы изобразить бесконечность цветовых нюансов. Боюсь, профессия живописца недолговечна. Единственным искусством будущего отныне будет самоокраска.
– Или же придется объединять людей, чей цвет кожи будет составлять картину. Аурелия сумеет это сделать. Но расскажи мне о квазикристаллах. Это периодические объекты, не так ли?
– Точно. Откуда ты знаешь?
– Я посещала лекции по математике. И, как видишь, небесполезно.
Лукас недовольно пожал плечами:
– Они все еще пытаются меня убедить, что кристалла с осью симметрии пятого порядка не существует. А ведь у меня их полная коробка!
– Это мнение глупцов. Я лично знаю тех, кто будет без ума от твоих квазимикробов.
– Мои искусственные кристаллы – не живые существа. Это дискретные соединения микроскопических триаконтаэдров. Я создал их по очень простой модели, разумеется, если использовать шестимерное пространство.
– Что ты сказал? – воскликнула Эммануэль, не веря своим ушам:
– Триаконтаэдр – это поли…
– Я знаю! – оборвала его она. – Я уже видела один.
Теперь удивился Лукас:
– Удивительно. Это не та вещь, которая валяется на каждом углу.
– У Жана и Аурелии есть такой. Не думаешь, что подобное совпадение – настоящая фантастика? У вас с Жаном разная работа. Нет никакой связи, кроме этого невероятного полиэдра!
Она хотела добавить нежным голосом: «И меня!» Но передумала, когда увидела, как нахмурился Лукас. Она угадала причину его волнения: какой ученый не разозлится, когда узнает, что его собрат, возможно, уже заткнул его за пояс?