Но ее губы, которые не покинула свежесть коралла, сомкнулись на коричневой коже фаллоса того, кого она наконец провозгласила своим любовником.

Прошло почти десять минут, и Лукас попытался освободиться, но Эммануэль вцепилась в его бедра с несгибаемой волей. Он ей уступил, не слишком сопротивляясь, и позволил направить свой член в глубину ее рта, пока Эммануэль не почувствовала на своих губах его сок, который она выпила с наслаждением. Этого напитка было с избытком.

* * *

Их кожа уже давно обрела свой естественный цвет, а у Эммануэль во рту все еще находился член Лукаса, который, казалось, совершенно не утратил своего размера и эрекции, а девушка только и мечтала, чтобы этот пенис вновь выпустил новую струю.

Но Лукас почувствовал, что, задержавшись во рту Эммануэль еще немного, он не сможет лишить себя наслаждения, он проник в ее влагалище.

Она обвила его руками и сжала, словно ствол большого дерева. Эммануэль, словно ветер, начала шелестеть в его листьях, облизывать их и приподнимать, будто юбку, чтобы увидеть, что под ней! Она лишила это дерево девственности, как тот самый ветер, который оголил ее тело на краю улицы и который, как она надеялась, будет изо всех сил дуть вновь, и вновь, и вновь еще долго-долго!..

«Почему, – подумала она, – всякий раз, когда в меня входит новый мужчина, мне хочется кричать так, будто раньше ни один из них не доставлял мне такого удовольствия? Здесь что-то не так… Хотя, вполне возможно, я пока еще до сих пор не испытывала истинного наслаждения. Правда в том, что, пока я занимаюсь с ним любовью, я думаю, что он единственный. Вполне вероятно, что я никогда не любила и не полюблю никого, кроме него. Я ничуть не покривлю душой, если скажу ему, что люблю его так, как никогда не любила других мужчин, потому что тех я любила и продолжаю любить совсем иначе».

Еще очень долго Эммануэль изобретала для своего любовника новые ласки, крепко обнимая его руками.

Она говорила ему о чудесах, которые выпали на ее долю и которые подарили ей мужчины и женщины.

Она ничего от него не утаивала. Эммануэль рассказала ему все, что до сих пор не осмеливалась сказать Марку, и все, чем не могла поделиться с Жаном, с тех пор как год назад они расстались.

Она рассказала Лукасу о своей первой женщине, которую звали Мара (хотя у той было множество других имен, из которых некоторые она употребляла, когда была девушкой, а другие – когда становилась парнем). Она поняла теперь, о чем говорила Аурелия и что Марио описывал как долг красоты. Но к мнению Аурелии Эммануэль теперь добавила что-то вроде лирического и волшебного обязательства, от которого она не стала отказываться как для своего образа, которого она придерживалась до сих пор, так и для роли, которую, как Эммануэль надеялась, она сыграет в будущем. Как для других, так и для себя.

Она сказала об этом Лукасу. Если он поймет, то станет своим. Если ее слова его шокируют, она не затаит злобы.

– Я хочу, чтобы после смерти мое тепло продолжало жить тысячелетиями. И для этого я познаю тысячи и тысячи тел: все они – моя любовь.

Лукас слушал ее. Он не пытался анализировать смысл услышанных слов. За этими словами он видел реальную Эммануэль, непознаваемую для тех, кто следует лишь критериям своего времени. Эта реальность, подумал он, самое важное сделанное им открытие, которое даст жизнь бесконечно большему числу трансформаций, чем его собственные материальные изобретения. И он этому радовался, он был счастлив. Лукас хотел быть свидетелем этих потрясений.

Эммануэль не была похожа ни на одну другую женщину, он встретил ее случайно и тут же влюбился. Он был уверен – как ученый уверен в своем знании, – ничто, ни сейчас, ни позже, не сможет изменить этот свершившийся факт.

6

Черное тело лежало на красных и черных полосах покрывала. Его очертания сияли на матовом покрывале таким блеском, что на ум приходили самые неожиданные сравнения: комета и ночь, как огонь и пепел.

Стоя, красный Лукас смотрел на черную Эммануэль, лежащую перед ним на кровати, ее ноги свешивались с края ложа. Вагина Эммануэль была открыта для него.

Чтобы убедить себя, что верит в эту красоту, что она – его счастье, его уверенность, он назвал ее невероятной и повторил:

– Невероятная вагина, настоящая вагина, опасная вагина, идеальная вагина.

Он засмеялся и не хотел говорить Эммануэль о причине своего смеха. Тогда уже она начала расхваливать его член.

– Твой член крепок. Твой член – мост, по которому я могу пройти. Твой член – это не кривая линия, это мостовой пролет с прямыми парапетами, связующий между затопленными островами, нашей бесконечностью островов. Для меня он как венецианский мост.

«Только круче моста подвешены ее груди, – подумал Лукас, но не сказал этого вслух, потому что испугался, что Эммануэль вновь заподозрит его в склонности к поэзии. – И тяжесть их прекрасна».

Его губы припали к маленьким красным точкам, возвышающимся на черных вершинах. Его красное тело вновь простерлось на черном теле Эммануэль, и блеск их кожи своей яркостью превосходил матовый рисунок покрывала.

* * *

– Теперь, когда ты стал сексуальным маньяком, – сказала Эммануэль, пока они переводили дыхание, – мне уже некогда теоретизировать. Но все же мне хотелось бы в тишине поразмышлять о недостатках твоей системы. Не хочу, чтобы она еще двести или триста лет оставалась на стадии какой-то колымаги, нужна эволюция!

– Слушай, а позицию колымаги мы еще не пробовали, – заметил Лукас с сожалением.

– Прошу тебя, дай мне немного передохнуть, – укорила его Эммануэль. – Вспомни, что в начале вечера ты был в моих глазах неуклюжим ученым. Видя, к чему ты пришел за несколько часов, я должна себя спросить, не стала ли твоя распущенность следствием моего тлетворного влияния?

– Гордячка! – прокомментировал Лукас, держа руки под затылком. – Ну, и что эта теория?

Эммануэль положила свою ногу поверх ноги своего друга и заключила ее в объятия своих бедер, пристроив свою вагину на лобке Лукаса.

– Видишь, у меня хватает средств тебя обнять. Первый вопрос: почему твое изобретение не окрашивает губы? Половые в том числе?

– Потому что эпителий слизистых оболочек отличается от эпителия кожи. По элементарным эстетическим соображениям я сделал так, что моя формула затрагивает только кожные клетки. Ты считаешь это ошибкой?

– Совсем наоборот! Вопрос второй: ты не думал о том, что многие захотят окрасить лишь часть тела? Или нанести разные цвета на разные части: одна рука белая, другая – желтая? Не говоря о том, что наполовину халцедоновое, наполовину бурое лицо, бронзовый торс и серебряные груди вполне могли бы прийтись по нраву какому-нибудь персонажу.

– Я это предусмотрел. Я хочу смешать вещество с лосьоном или кремом, которые наносились бы локально. Однако я должен проследить, чтобы краски не попадали друг на друга: не хочу, чтобы они растекались или ложились неровно.