Он до сих пор иногда проезжает мимо ее дома. И ее номер остался в телефонной книге; он его набирает периодически, но так ни разу не решился нажать кнопку вызова. Впрочем, не такой уж это криминал, сколько раз так было, уже и не вспомнить.
Он ведь искренне старался. Она могла бы им гордиться в теперешней ситуации: пошел в клуб, слушает музыку, потягивает лимонад в компании двадцатитрехлетней девчонки, чудом выжившей жертвы покушения на убийство, и героя ее юношеского романа.
Об этом они с женой могли бы поговорить. Чего душой кривить, им уже давно было не о чем разговаривать. Конечно, это его вина. Для него стало чуть не духовной потребностью делиться с ней информацией, которую Хэррисон не пускал в печать. Особенно страшными, просто жуткими деталями. Проигранные дела, нераскрытые преступления и расследования, зашедшие в тупик; дети одиноких матерей-наркоманок, которые пытались закончить школу, но все равно оказались на улице, потому что, по правде сказать, куда еще им было податься? Сколько страшных историй в состоянии выдержать отдельно взятый человек? Его вина, его ошибка – сейчас он это прекрасно понимает. Все сводится к идиотскому клише. Таким ужасом, таким дерьмом нельзя делиться. И тем более посвящать в них своих любимых. Никогда и ни за что не нужно было говорить, что некоторые угрозы касались лично ее. Как и то, что он купил пистолет – на всякий случай. Именно это окончательно ее сломало.
Ему и вправду нужно было пойти к психотерапевту. Хоть раз послушать ее. Может, тогда он услышал бы, как она рассказывала о Роджере, плотнике, который делал для них шкафчик под телевизор. Тогда он сказал: «Тебя послушать, это просто Иисус какой-то». Какой-никакой, а чудеса и впрямь творил, как выяснилось. Увел ее у Дэна. Потом заделал ей, сорокашестилетней, ребенка! Теперь понятно, что все время проблема была в Дэне, его «живчикам» не хватало ретивости. А ведь ему казалось, что она давно с этим смирилась.
Может, все было бы по-другому, если бы они больше выходили в свет. Мог бы пригласить ее в этот клуб, «Дримерз» (идиотское название!). Можно и не сюда, а в какое-нибудь действительно приятное место. На блюзовый концерт в «Грин Мил». Могли бы быть и прогулки вдоль озера, и пикники в парке, а то и «Восточный экспресс» через всю Россию. Что-нибудь романтическое, приключенческое вместо монотонных и однообразных будней.
– Ну как ты? – кричит Кирби ему в ухо. Она подпрыгивает на месте в ритм музыки, как ненормальный кролик на ходулях пого. Если допустить, что шум, доносящийся со сцены, можно назвать музыкой, и что он имеет ритм.
– Нормально. – Прямо перед ними молодежь прыгает друг на друга и отталкивается, прямо как мячики в пинболе.
– Нормально хорошо или нормально плохо?
– Скажу тебе, когда смогу разобрать слова! – Судя по всему, ждать придеться долго.
Она показывает ему поднятые вверх большие пальцы и бросается в самый мош. Время от времени ее сумасшедшая прическа и череп Фреда показываются над толпой.
Он наблюдает за происходящим, потягивая лимонад, в котором слишком много льда, из-за чего он больше напоминает воду с едва ощутимым привкусом лимона.
Минут через сорок пять, уже после выступления на бис, парочка возвращается – потные, довольные и (у Дэна сердце прямо в пятки опускается) держась за руки.
– Голодный? – интересуется Кирби, допивая то, что осталось в его стакане, – практически растаявший лед.
В конце концов они ужинают в «Эль-тако-чин» в компании запоздалых завсегдатаев соседних клубов и баров, заказав восхитительно приготовленную мексиканскую еду.
– Послушай, Кирби, – заводит разговор Фред, будто идея только что пришла ему в голову. – Тебе нужно сделать документальный фильм. О том, что с тобой случилось. И о тебе с мамой. Я могу помочь: возьму напрокат кое-какое оборудование из универа, вернусь пожить сюда на пару месяцев. Будет здорово!
– Нуууу… Не знаю даже, – сомневается Кирби.
– Абсолютно идиотская идея, – встревает Дэн.
– Простите, не могли бы вы мне напомнить, какие у вас дипломы в области кинематографии? – злится Фред.
– Я и без дипломов кое-что выучил про уголовное правосудие. Дело Кирби до сих пор в производстве. Если этого ублюдка когда-нибудь поймают, в суде фильм можно расценить как фактор предвзятого воздействия.
– В таком случае, может, мне стоит сделать фильм о бейсболе? Почему все так с ним носятся? Не расскажешь мне, Дэн?
Дэн устал, разозлился, ему надоело играть роль вожака стаи, и он выпускает обойму дежурных ответов:
– Яблочный пирог. Фейерверки четвертого июля. Игра в бейсбол в хорошей команде. Это часть того, что составляет для нас понятие родины.
– Ностальгия. Великое американское прошлое, – усмехается Фред. – А капитализм, жадность и ответственность ЦРУ за заказные убийства?
– Это тоже ее часть, – соглашается Дэн, стараясь не заводиться из-за этого молокососа с козлиной бородкой. Господи, как она могла спать с ним?
Но Фред рвется в бой, пытается что-то доказать:
– Спорт как религия, опиум для народа.
– Отличие, однако, в том, что нет нужды притворяться хорошим человеком, чтобы стать спортивным болельщиком. Поэтому и влияния у спорта больше. В этот клуб может вступить любой, он объединяет людей, для которых самое страшное – это проигрыш любимой команды.
Фред почти не слушает:
– И так предсказуемо. Тебя не утомляет до смерти писать об одном и том же, раз за разом? Чувак ударяет по мячу. Чувак бежит. Чувак выходит на подачу.
– Так ведь в фильмах и книгах то же самое, – вмешивается Кирби. – Сюжетов не так уж много. Самое интересное, как именно они разворачиваются.
– Точно. – Дэн сам не понимает, почему он так рад поддержке Кирби. – Игра всегда развивается по-разному. Появляются герои и злодеи. Ты проживаешь жизнь персонажей, ненавидишь врагов. Люди сами додумывают недостающее. Они живут и умирают рядом со своей командой, плечом к плечу с друзьями и незнакомцами, в едином порыве тысяч душ. Наблюдал когда-нибудь за реакцией публики на стадионе?
– Жалкое зрелище.
– Это развлечение для взрослых, люди вновь чувствуют азарт, чувствуют что-то большое, будто снова возвращаются в детство.
– Какой печальный вердикт маскулинности, – не сдается Фред.
Дэну все-таки удается удержать при себе слова: «Ты своим видом вынес печальный вердикт маскулинности». Все-таки он здесь – взрослый.
– Ну ладно. Хотя в игре еще есть математика и музыка. Зона удара меняется каждый раз, и приходится использовать всю интуицию и опыт, чтобы оценить ситуацию. Знаете, что я люблю больше всего? Априорную неизбежность поражения: самый лучший в мире хиттер эффективен лишь тридцать пять процентов времени.
– Уныние какое. И это все? Лучшие хиттеры всех времен не могут даже попасть по мячу?
– А мне нравится, – заявляет Кирби. – Это значит, что отрицательный результат – тоже результат.