«Бесы». Не прочитали роман внимательно, а если и прочитали, не поверили, что возможно в России то, о чем предупредил писатель…
Так думал Зимин: запутанно, пространно, не смыкая глаз. Под тишайший шум воды и миганье ясных ярких звезд…
* * *
Возвратившись в Пихтовое, Зимин застал в нетесовском доме одну Полину. Как выехал Сергей пять суток назад в ночь, так до сих пор о нем никаких вестей.
Полина не на шутку была встревожена столь долгим отсутствием мужа, хотя тщательно скрывала это. Ей в ее томительном напряженном ожидании не до ухаживаний за гостями. Пообедав, Зимин счел за лучшее поскорее собраться и уйти в город. Тем более не нужно было придумывать себе дело.
Мусатов. Не терпелось снова встретиться с ним. И побывать у Марии Черевинской, младшей дочери пасечника Василия Терентьевича Засекина, тоже не терпелось. Записка пасечника к дочери, в которой он разрешал и просил показать Зимину свои бумаги, была в кармане.
Зимин так и не решил, к кому первому отправиться. До дома знаменитого пихтовского ветерана идти ближе – это и определило выбор.
Старик не забыл о прошлом свидании. Даже имя Зимина помнил.
– А, ну входи, входи, – пригласил. – Думал, ты уж уехал.
– Нет, побуду пока… Я бы, Егор Калистратович, еще взглянул на часы, на газетные вырезки. Если можно.
– Чего, поди‑ка, нельзя. Гляди…
Знакомая потертая кожаная папка и следом массивные карманные часы на цепочке перекочевали из шифоньера на стол.
Зимин взял часы, нажал на кнопку – держатель крышки. Да, так и есть: никаких ни поручика, ни полковника. «П‑ку Зайцеву». Дочь священника Соколова права.
С минуту Зимин смотрел на часы. Через сколько ко разных рук они прошли, начиная от первого владельца и до нынешнего! Священник, разбойник Скоба, командир чоновского отряда…
– Отличный хронометр, – сказал. – Исправны?
– Завести, так идут, – ответил Мусатов.
– Значит, часы принадлежали полковнику Зайцеву? – спросил Зимин, продолжая разглядывать гравировку на крышке.
– Ему. Кому ж еще. – Мусатов сел поближе к столу, так, чтобы видеть телеэкран.
– Я потому спрашиваю, что здесь вообще воинское звание не обозначено.
– Полковником был.
– Точно полковником?
– Можешь не сомневаться.
– Да я бы не сомневался. Но вот Анна Леонидовна, дочь священника Соколова, утверждает, что принадлежали они поручику. Который умер в их доме. К моменту боя на заимке…
Мусатов метнул взгляд на гостя, на часы.
– Ну‑к, дай сюда их, – потребовал, неожиданно проворно протянув руку к часам.
Можно было помедлить отдавать. Отодвинуться, зажать в кулаке. Однако на что бы это было похоже – поединок с человеком, которому шестьдесят было уже тогда, когда он, Зимин, только появился на свет.
Он положил часы на стол.
Мусатов немедленно накрыл их ладонью.
– Вот так, – сказал удовлетворенно. – А теперь ступай отсюда.
– Что так, Егор Калистратович?
– А так. Ступай. И не приходи больше.
– Ладно. Как хотите. Но один вопрос на прощанье.
– Никаких разговоров больше. Уходи.
– Я все‑таки спрошу. На Орефьевом озере вы действительно застрелили главаря банды, обшарили и нашли вот эти часы. Но вы утаили то, что нашли вместе с часами, – деревянную резную шкатулку.
Зимин не ожидал того эффекта, какой произвели его слова. Он приготовился к тому, что старый чоновец либо вовсе останется безучастным, либо начнет открещиваться, отнекиваться, негодовать, требовать доказательств, грозить жаловаться – что угодно из этого. Или все разом. Мусатов же глядел на него завороженно изумленными глазами. Так, как будто Зимин был ни больше ни меньше свидетелем, очевидцем того бесконечно далекого события.
– Не утаил, – отрывисто сказал Мусатов, глядя мимо Зимина.
В волнении встал из‑за стола. Неловко убирая руку с часов, едва не смахнул их на пол.
– Не утаил, – повторил Мусатов. – Открыл шкатулку, толком не успел заглянуть в нее, подъехал на коне командир.
– Тютрюмов, – уточнил Зимин.
– Он. Забрал часы и шкатулку. Сунул за пазуху и велел молчать, забыть. Сказал, что военная тайна.
– Присвоил?
– Не знаю. Больше никогда не видел.
– А как же часы у вас?..
– Через день перед строем вручил их, – Мусатов кивнул на стол, – со своей дарственной надписью.
Зимин, не встречая возражений, опять взял в руки часы, открыл крышку.
– М‑м. Так ниже, выходит, была тютрюмовская надпись?
– Его…
– Сами стерли?
– Сам.
– Что так?
– Нужно было, и стер.
– В тридцать седьмом?
– Раньше. Что тебе все докладывать… И хватит. Устал я, парень. Ты бы шел, – попросил Мусатов.
Вид у прославленного пихтовского ветерана впрямь был неважный. Лучше оставить его в покое. Зимин попрощался.
На двери дома Марии Черевинской, дочери пасечника, висел замок.
– Укатили по грибы всей семьей, раньше как затемно не объявятся, – объяснила приглядывавшая за домом беременная женщина‑соседка, прежде выведав у Зимина, кто он и по какой надобности к Черевинским. – А надежней завтра раненько Марию застать, она за пятнадцать минут до семи на работу в смену из дому выходит.
– Понятно…
Церковь‑склад виднелась среди высоких старых тополей в конце улицы, и Зимин неспешно побрел к ней.
Днем охрана не выставлялась. Беспрепятственно через пролом в заборе он ступил на территорию, прилегающую к церкви. Около старого колодца, куда пьяный стрелок Холмогоров уронил наган, высилась куча ссохшейся земли вперемешку с илом – явно продукт продолжившихся поисков клада после того, как пожарный вытащил со дна вместе с наганом и чугунок, наполненный царскими романовскими деньгами. Теперь уже не три, а только два лиственничных венца торчали над землей: верхний пошел на то, чтобы кое‑как прикрыть отверстие глубокого колодца. Щель между бревнами в одном месте была опасно широкой, так что Зимин счел за лучшее снять с забора несколько висевших на честном слове досок и заложить ими эту щель.
Обойдя церковь‑склад, остановился около придела.
«Где‑то в нескольких шагах стояли черные мраморные надгробья и между ними крест, обозначавший могилу поручика Зайцева», – подумал он, припоминая запечатленный на старом фотоснимке Градо‑Пихтовский храм, виденный им в квартире дочери священника.