Он глядел, и как‑то не верилось, что вот на этом самом месте, захламленном битым стеклом, мелкими кирпичными осколками, щебенкой, сплюснутой с боков ржавой бочкой из‑под горючего, некогда было церковное кладбище, к могилам кто‑то приходил, и они были ухожены. Как‑то не верилось, – он поднял глаза вверх, туда, где, выбиваясь из‑под старого кровельного железа, тянулись к свету щеточки жиденьких кустарников, – и в то, что некогда венчали церковь купола и кресты, а в часы служб, по праздничным и печальным дням здесь было людно, гудели, отдавая то скорбью, то радостью, колокола.
А ведь было, все было. И расцвет, и опустение, разорение храма. И раненый колчаковский офицер, поручик из Твери, был, и уголовник по кличке Шишка, скользивший зимней ночью меж заснеженных тополей от просторного поповского дома к церкви с завернутой в одеяло ношей – дочерью священника, – тоже был. И главарь шайки Скоба, пытавший под сводами церкви купца‑миллионера Шагалова и его доверенного…
Захотелось взглянуть, что же, как там, внутри церкви, сейчас. Он припал к забранному кованой узорной решеткой окну с пыльными стеклами.
– Это чего ты там высматриваешь, а? – раздался за спиной строгий женский голос.
Зимин обернулся. В стоящей перед ним пожилой женщине узнал жилицу бывшего причтового дома бабку Надежду. Ту самую, которая неделю назад при стечении народа стыдила охранника Холмогорова за беспросветное вранье.
– Да вот. Церковь здесь была, – пробормотал, оправдываясь.
– Была, – согласилась старуха. – А теперь склад материально‑технических ценностей.
– Склад меня не интересует…
– А не интересует, чего ж заглядываешь туда?
Зимин хотел было объяснить, спросить, давно ли здесь живет старуха, известно ли ей, когда церковь обезглавили и куда подевались колокола; может быть, у нее или у кого‑то из ее знакомых случайно уцелели старые снимки?
Подумав, решил: не стоит сейчас затевать разговор, лучше уйти.
Сергея наконец‑то застал дома. Он сидел во дворе под черемухой за столиком. Полина хлопотала около него. От Сергея пахло костром, потом, порохом. Вид у него был помятый, усталый и одновременно возбужденный.
Преступников не поймали, хотя они гуляли по району вовсю, с размахом, едва не в открытую, нимало не заботясь о том, что оставляют после себя следы, что по именам и в лицо их уже знают. После первых двух ограблений, о которых Зимин уже слышал, последовали кражи из магазинов в Среднем Китате, Святославке, Таежно‑Михайловке, из кооперативной лавки в Петропавловском. «Ниву» вишневого цвета бросили в лесу под Святославкой, сожгли. Без транспорта, однако, не остались: пересели сначала на пятитонку, позднее на лесхозовский «уазик», выкинув оттуда водителей и главного инженера лесхоза. Хорошо просто выкинули, не пустили в ход ножи и стволы…
Наворотили с лихвой. Однако же с сегодняшнего дня всевольный их загул заканчивается. Сходило с рук, пока нынче поутру не завалились в избу охотника Лаврентия Нифонтова в его отсутствие и украли ружье. У Нифонтова, кроме двухстволки, еще и карабин в доме хранится. Не на виду. Вернувшись с рыбалки и обнаружив пропажу, Лаврентий нагнал грабителей и, когда по первому требованию ружье не вернули, прострелил одному из четырех ногу.
Так что теперь, имея в группе раненого, уползти постараются как можно дальше. Главное для них – выбраться из района, области, затеряться на оживленной автостраде, а там – кто их будет искать в нынешней неразберихе, особенно если очутятся за пределами России…
– Вот, посмотри, – протянул Сергей мятую бумажку с машинописным текстом. – Ориентировка на одного из них.
«Возраст – 25–30 лет, рост 175 см, волосы черные, прямые, средней длины, глаза темные», – скользнул глазами по строчкам Зимин.
– Все не читай, неинтересно. На особые приметы обрати внимание, – сказал Сергей.
Зимин кивнул.
Он и без того уже, пропустив, во что одет преступник, вчитывался в тщательнейшее описание особых примет, а это были наколки.
«На левом плече – полуобнаженная женщина с кинжалом и стоящий перед ней на коленях мужчина, – говорилось в описании, – у левого локтя – четырехконечный крест с надписью „Рай“, подчеркнутый чертой с точкой; на тыльной стороне левой кисти – цветок лилии; на левом предплечье – сердце, пронзенное стрелой, буква „Z“; на правом – факел; у основания большого пальца – три точки; под коленками – кресты; на правой ступне – надпись „Душа болит о производстве“, на левой – „А ноги просятся в санчасть“.»
Еще не дочитав до конца, Зимин невольно весело, от души расхохотался.
– А ноги просятся в санчасть, – повторил вслух последние слова. – Мудрено запомнить.
– Ясно, куда его ноги просятся, – сказал Нетесов, делая нажим на слове «его».
Чего‑то Сергей недоговаривал. Скорее всего, не один охотник Лаврентий Нифонтов вступал в поединок с грабителями, недаром от пистолета, положенного в кобуре на край стола, тянуло запахом горелого пороха, и, скорее всего, не так и неизвестно местонахождение преступников, если он перед ночью на два‑три часа заехал домой.
– Ну а ты? Как на Подъельниковском кордоне? Как Василий Терентьевич? – переводя разговор, спросил Нетесов.
– В порядке, – кивнул Зимин. – Заметил, ты у Засекиных в большом почете.
– Ну уж… Показалось тебе.
– Серьезно, серьезно.
– Ну, может, и так, – легко согласился Сергей.
– Внука Василия Терентьевича за наезд, которого он не совершал, чуть‑чуть не осудили, – вмешалась в разговор Полина. – Сидел бы уж два года, если б не Сергей.
– Да, ошибка там вышла, – мотнул головой Нетесов.
– Я все‑таки думаю, Сережа, не ошибка, – возразила Полина, – а потому, что племянник директора коммерческого центра виновником был.
– Нет. Понимаю, о чем ты, случается такое. Но здесь не разобрались как следует, – тоном, не оставляющим сомнений, сказал Сергей.
Зимин не стал уточнять подробности истории с внуком пасечника. Хотел было рассказать о встречах с бывшим охранником лагеря «Свободный», с ветераном гражданской, но передумал. Потом как‑нибудь. Сергей был сосредоточен на своем, слушал рассеянно, отвечал односложно.
Уехал он спустя полтора часа, сказав, что теперь‑то уж должен вернуться очень скоро и они сразу отправятся на так долго откладывавшуюся рыбалку. А пока, чтоб не скучно было Андрею, он может покататься по Пихтовому, по окрестностям на его, Нетесова, мотоцикле.
– А права? – спросил Зимин.
– С моим номером не остановят, катайся, – махнул рукой Нетесов.
…Наведываться второй раз к Марии Черевинской не пришлось. Ближе к полночи дочь пасечника вместе с мужем сама подъехала на «Жигулях» к нетесовскому дому. Она была взволнована: соседка сказала ей, что начальник уголовного розыска вместе с поселившимся у него мужчиной были на кордоне, на пасеке у ее отца, и ее разыскивали. Черевинская думала: с отцом что‑то стряслось.