Вытащив из колчана вторую стрелу, Такэно вложил ее в тетиву лука, и стал целиться по всем правилам, то есть будто и не целясь, а зная наверняка, что стрела попадет в цель. При этом он учитывал все сопутствующие обстоятельства, такие как скорость и направление ветра, а также силу натяжения тетивы.
В какой-то миг все это слилось в одно целое, и тогда Такэно выпустил стрелу. Она еще не долетела до самурая, которому была предназначена, а Такэно уже знал, что выстрел удачен. В следующее мгновение самурай, как подкошенный, рухнул наземь.
– О! Вот это да! – восхищенно воскликнул солдат, стоявший слева от Такэно. – Вот это выстрел: прямо в глазницу! Ну, теперь берегись!
Такэно закрылся деревянным щитом; вражеские стрелы застучали по дереву, как крупный град.
Послышался звук трубы, вслед за ним раздался тысячеголосый крик; опустились копья, образовав черный частокол перед пестрой людской стеной; как молнии, замелькали светлые полоски вынутых из ножен мечей.
– Начинается, – сказал солдат, стоящий слева от Такэно, и голос его был грозным и восторженным.
Такэно положил на землю свой щит, а под него спрятал лук и колчан. Вытащив свои мечи, Такэно взял в правую руку длинный, а в левую – короткий.
– Вперед, вперед, вперед! – послышались команды, и Такэно побежал вперед вместе со своими товарищами.
Со страшной силою сшиблись на бегу передние ряды двух армий. Оглушительный треск ломающихся копей, яростные вопли сражающихся и отчаянные – сраженных, непрерывное завывание труб и барабанная дробь – все эти звуки составили тот шум, который и назывался шумом битвы. Он был музыкой бога войны и бога смерти, – под нее совершались кровавые жертвоприношения во имя этих богов.
Священный экстаз охватил всех воинов, и даже те, кто побежал с поля битвы, – а такие нашлись и на той, и на другой стороне, – побежали не от страха перед болью и смертью, а от ужаса перед открывшейся им бездной, в которой не было места ничему человеческому. Но те, кто продолжал сражаться, сами становились подобны богам, играя с вечностью.
Такэно не запомнил картину боя; как будто не Такэно, а кто-то другой отражал удары, направленные на него, и сам наносил ответные удары. Он не знал, был ли он ранен и ранил ли кого-нибудь; на нем была кровь, но чужая или своя, Такэно не мог понять, – во всяком случае, боли он не чувствовал. Все его чувства пропали, он достиг того состояния высшей отрешенности от земного бытия и одновременно сосредоточенности на сражении, которого его учили достигать в военной школе, и которого он никак не мог достичь перед битвой. Когда он увидел, как некий самурай пробился к нему через толпу сражающихся солдат и направил на него меч, Такэно поклонился этому самураю, как кланялся своему противнику в школе перед учебным боем, и лишь затем изготовился к поединку.
Самурай удивленно посмотрел на Такэно: одежда простого солдата, но в руках самурайский меч, на голове повязка с самурайским девизом, – и, главное, он знает обычай боя.
– Кто ты? – спросил самурай.
– Я тот, кто не опозорит свой меч, – коротко ответил Такэно.
– О, ваш ответ и ваше поведение выдают самурая! А я принял вас за обыкновенного солдата и хотел убить, как собаку, за смерть моего друга. Извините. Не знаю, зачем вы оделись, как рядовой воин, но я рад, что нашел в вас достойного противника. Мы будем драться по всем правилам, и ваша гибель в этом поединке станет искуплением смерти моего товарища.
– Для меня большая честь сражаться с вами и умереть от вашей руки, если на то будет воля богов, – поклонился Такэно.
– И я счастлив, что если погибну, то погибну от удара вашего меча, – столь же церемонно поклонился ему самурай.
Поединок начался. Первые выпады противников были не опасными, поединщики оценивали возможности друг друга. Затем самурай нанес стремительный боковой удар; если бы Такэно следил за мечом своего соперника, то этот удар стал бы последним для юноши, ибо он не успел бы отразить его. Но Такэно видел поединок со стороны и ощущал его ход, поэтому выпад самурая был отбит; более того, воспользовавшись тем, что противник, нанося удар, на мгновение потерял равновесие, Такэно сам сделал выпад. Если бы самурай в последний момент не отклонился несколько назад, то меч Такэно пронзил бы ему левый бок.
Все это были достойные удары и достойные отражения, поэтому противники остановили поединок, чтобы еще раз поклониться друг другу, и лишь потом продолжили его.
Теперь они не торопились, медленно перемещаясь по кругу, образованному наблюдавшими за поединком солдатами, переставшими сражаться на этом участке боя, – и делая ложные выпады, с помощью которых каждый из поединщиков прощупывал оборону соперника. Их кружение напоминало ритуальный танец, олицетворяющий смертельную игру между жизнью и смертью, – зрелище было жутким и захватывающим.
Наконец, самурай нанес удар, когда этого можно было ожидать меньше всего: казалось, что это будет очередное ложное нападение, и не самое удачное, но последовал молниеносный выпад. Куда бы Такэно ни отклонился, – вправо, влево или назад, – удар меча должен был настигнуть его.
Опытные солдаты из числа тех, кто наблюдал за схваткой, вскрикнули, полагая, что юноша погибнет. Но Такэно внезапно взвился вверх с быстротой потревоженной птицы, и меч противника коснулся его лишь самым кончиком, разрезав войлок курки.
Теперь уже самурай очутился в невыгодном положении, подставив под удар спину; более того, ему пришлось упереться в землю коленом и рукой, чтобы не упасть. Такэно ничего не стоило сразить его; удар в спину при отражении атаки допускался по правилам чести, – правда, он не был почетен для того, кто нанес его.
– Бей! – закричали соратники Такэно, однако удара не последовало, Такэно опустил меч и дал возможность своему сопернику подняться.
– О-о-о! – вырвался вздох разочарования у солдат. В глазах же самурая мелькнули удивление и страх: он понял, что юноша, сражающийся с ним, проникся духом воина сильнее, чем он сам.
Когда противники опять продолжили поединок, в лице самурая уже была обреченность, – он еще делал выпады и оборонялся, но будто по обязанности, чтобы исполнить свой долг. Когда же смертоносный удар Такэно все-таки сразил его в грудь, то вместе с болью самурай испытал облегчение и даже некий восторг перед силой своего врага.
Упав наземь, он прохрипел:
– Вы великий воин. Скажите мне ваше имя.
– Такэно, – ответил юноша, вновь чувствуя спазмы в горле.
– Я горд, что именно вы стали для меня проводником смерти. Я благодарен великим богам за то, что они выбрали вас для этого. Желаю вам такого же блага от них. Прощайте.
– Прощайте, – просипел Такэно, в то время как солдаты, окружавшие его, превозносили славу великого поединщика, а находившиеся здесь воины противника без дальнейшего сопротивления сложили оружие, ибо нельзя было сражаться после того, как сама судьба показала, на чьей она стороне.