Они поднялись наверх, в ее спальню, и она повернула ключ.
– Я сегодня отпустила Ривз на всю ночь. – Голос Эди немного дрожал, но это не был страх – только нетерпение. – Я полагаю, у тебя достаточно опыта, чтобы раздеть меня.
Он покачал головой и улыбнулся, когда она подошла к нему.
– Знаешь, сейчас я бы хотел быть невинным.
– С чего это вдруг?
– Я всегда гордился своими победами над женщинами, а сейчас скорее стыжусь, потому что ни одна из них никогда не была даже слабым подобием тебя. Я люблю тебя, Эди! Люблю каждой частичкой своей души.
Радость пронзила ее сердце, такая всеобъемлющая, что понадобилось время, чтобы она смогла заговорить снова.
– Будь ты девственником, боюсь, мы никогда не зашли бы так далеко. Нет уж, оставайся таким, какой есть, Стюарт. И не забывай напоминать мне каждый день, что я самая страстная, самая красивая, что веснушки у меня не рыжие, а золотистые, а ноги – потрясающие. Мое тело жаждет твоих прикосновений и ласк, я хочу, чтобы ты любил меня и дарил мне это сладкое, такое сладкое удовольствие.
Он снова рассмеялся, и смех этот был таким счастливым, что она растерялась:
– Я что-то не то сказала?
– Так кто из нас самый нетерпеливый? – пошутил Стюарт, но тут же стал серьезным. – Я готов дать тебе все, чего ты хочешь, и прямо сейчас.
Он развернул ее и начал расстегивать пуговицы на спинке платья. Дело двигалось медленно, так как пуговицы были обтянуты тканью, и, казалось, прошла целая вечность, прежде чем он добрался до талии и наконец спустил платье с ее плеч. Оно упало на пол волной синего шелка, Эди переступила через него, а он носком туфли отодвинул его в сторону.
Затем пришла очередь корсета, и Стюарт уверенно взялся за шнуровку, что, несомненно, свидетельствовало о значительном опыте. Господи, подумала она, это же скольких женщин ему довелось раздеть? Но, как бы то ни было, негодования по этому поводу не испытывала, хотя последние несколько недель открыли такие кладези ревности, о существовании которых она не подозревала. Сейчас же, когда он раздевал ее, она не чувствовала ничего кроме желания.
Развернув ее лицом к себе, Стюарт опустился на колени и снял вечерние туфли, затем его теплые ладони поднялись вверх, к коленям, а когда скользнули внутрь, к тесемкам подвязок, удерживавших чулки, и коснулись нежных ямочек, она протестующе пискнула.
Он рассмеялся, и его теплое дыханием обдавало ее бедра, пока он занимался подвязками и чулками.
– Моя дорогая леди Щекотка, я рад, что нашел уязвимое местечко: теперь можно и поторговаться.
– Но… – Она судорожно вздохнула, сдержав стон, когда его пальцы проникли под кружевной край панталон и начали пробираться вверх, лаская бедра. – И что ты хочешь взамен?
– Хм… здесь так много возможностей. – Он замолчал, а тем временем пальцы продолжали свой умопомрачительный танец на ее обнаженных ягодицах.
Ощущения были ни с чем не сравнимые, колени подгибались, она шумно втянула воздух и вцепилась Стюарту в плечи, чтобы не упасть.
Он замер.
– Тебе это нравится?
– Да… – выдохнула Эди, опустив ресницы.
Он потянулся к корсету, быстро справился с крючками и освободил ее от него.
– А так? – спросил он, приподнял край шелковой сорочки и прижался губами к обнаженному животу.
Она вскрикнула, ногти впились ему в плечи.
– О-о… это невыносимо… – Она застонала, когда он лизнул ее пупок.
Он опустил сорочку и поднялся.
– Как-нибудь я покажу, в каких местах щекотка может быть приятной.
Он поцеловал ее прежде, чем она успела возразить, что в щекотке нет ничего приятного. Это был один из тех полных вожделения поцелуев, которые ей так нравились, но когда он взялся за край сорочки и потянул вверх, намереваясь снять, ее вдруг охватил стыд. Мысль о том, что он увидит не самую привлекательную часть ее тела, привела Эди в трепет, желание испарилось, и она оторвала свои губы от его рта.
– Подожди.
– Что случилось?
Она не стала объяснять: все, чего ей хотелось, это снова ощутить желание, – а потянулась к его жакету.
– Я думаю, теперь моя очередь раздевать тебя.
– Берешь инициативу в свои руки?
– Пожалуй, хотя мне понравилось подчиняться.
– Мне тоже. – Его улыбка стала шире. – Только если ты снова не потащишь меня к викарию.
Она рассмеялась, вспоминая тот день, и пообещала, взявшись за концы его галстука:
– Не потащу. Я слишком тебя люблю, чтобы подвергать подобным испытаниям.
– Слава богу, – пробормотал Стюарт и помог ей справиться с пуговкой на воротнике: она замешкалась, и он показал, как это делается.
Расстегнув запонки на манжетах, он снял туфли и носки, и пока она относила запонки на туалетный стол, стащил через голову рубашку и бросил на пол. Она повернулась и чуть не задохнулась от представшего ее глазам зрелища.
Его кожа, бронзовая от африканского солнца, отливала тусклым золотом. Вид его груди – широкой стены скульптурных мускулов – заставил ее сердце биться о ребра, но вовсе не от страха, а от желания. Взгляд опустился ниже, на коричневые диски сосков, мускулистый дразнящий живот и углубление пупка. Ей захотелось коснуться его, и она подошла ближе.
Сначала ее ладони прошлись по груди, скорее оценивая, чем страшась мощи его тела. Когда она потянулась к застежке брюк, ощущение его мощного возбуждения под руками пробудило не панику, только глубокий голод и необходимость удовлетворения. Но прежде чем она смогла спустить брюки с его бедер, он перехватил ее запястья и снова взялся за край ее сорочки.
– Моя очередь.
Но она опять воспротивилась.
– Что-то не так, Эди?
Она отвернулась, щеки ее зарделись. Она понимала, что глупо стесняться в такой момент, но ничего не могла с собой поделать.
– Мне немножко неловко, – наконец запинаясь сумела она выдавить.
– Все еще неловко? Но почему? – Когда она не ответила, он поцеловал ее. – Скажи же мне.
Она прикусила губу.
– У меня слишком маленькая грудь.
– Что? – раздался возглас недоумения. – Никогда не поверю! Позволь посмотреть.
Почувствовав, что он начал поднимать ее сорочку, Эди промямлила:
– Они… такие маленькие.
Он рассмеялся, и от этого стало еще хуже, но все же она послушно подняла руки и позволила стянуть с нее сорочку через голову. Потом он широко развел ее руки в стороны, чтобы не смогла прикрыться. Крепко зажмурившись, она ждала, что он скажет, как приговора! Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он заговорил.