Разыскивая Рабирия, я постиг одну полезную истину. Это когда ты состоятелен, тебе кажется, что ты един с толпой, един с Римом. Да, эти простолюдины оттоптали тебе все ноги! Они дышат на тебя чесноком и луком! Они говорят на нескладной, деревенской латыни! Сколько же их, боже! Понаехали! Они – пфуй! Они – фи! Но все-таки, тебе кажется, и порою это даже ощущается физически, что ты и толпа – вы едины. Вы вместе – римские граждане. Вы – соборное тело Города. Сводный же мир подворотен и портиков дружествен, един и проницаем. Ты можешь зайти куда угодно – в какую угодно лавку или дом, неважно бедный или богатый. И тебе кажется, что это могут все! Кроме ну разве что самых гадких на вид рабов и нелепых иноземцев. Мир приветлив и открыт для тебя – ты в нем родился, ты им управляешь, ты его сотворил.
Жизнь в шкуре грека-Дионисия меня образумила.
Мир непрозрачен. Он сотворен тебе и другим на муку. Ты – одинок. Рим – вонюч и недружелюбен. Все прекрасное и разумное растворяется в нем, как ложка меда в горячей ванне, не оставляя следа и, что особенно печально, не делая воду слаще. Римские граждане как общность существуют только в воображении дураков и политических демагогов. И потоки божественной любви, коими, как учат иные философы, пронизано пространство весенних рощ, коими пенится летнее море, ощутить в Городе невозможно, их себе можно только нафантазировать, чем я, ваш Назон, всю жизнь и занимался.
Это римские улицы солгали юноше-Назону, что соблазнить можно любую женщину, они заставили его написать об этом в «Науке»! Что ж… Полдня без денег – и я навсегда лишился этого милого заблуждения. Да, почти любую женщину можно купить – подарками, блеском родового имени или его имитацией, но соблазнить просто так можно лишь ту, что хоть на вечер, но тебя полюбила. Только кто полюбит тебя бедным?
Назон поднялся по крутой лестнице на третий этаж, вошел в нашу с Титаном спальню и упал на кровать.
Мой Титан вот уже четвертый день праздновал лентяя – простудился. Поначалу мне примерещилось, что я заслышал хрипы в его груди. Перетрухнув, я позвал дорогого доктора и даже купил ему четырех персидских мышей и крошечную повозку – об этой игрушке он давно и настырно мечтал.
– Я сварил тебе чечевичную похлебку, – мальчик неохотно оставил свое занятие (он запрягал мышей в повозку, потом гонял квадригу эту по полу на радость обезьянке) и отправился на кухню.
– Сварил? Молодец. Новости есть?
– Приходил раб из таверны Агесилая. Тот, которому я денег носил. Говорил, что у него есть новости, – Титан одним глазом смотрит на меня, а другим – в потолок. – Про этого человека. Про Рабирия.
Наконец-то. Не прошло и трех месяцев…
3. – Вообразите себе, друзья. Зашел я вчера к Цинне, а он весь в соплях. Красный, как рак, трясется, руки ломает. «Что такое, любезный мой?» – спрашиваю его. «Займи денег, нужно – край!» – говорит. «Что стряслось?» – спрашиваю. «Вляпался. Скупал тут земельные участки в Остии, что после пожара освободились. Выгодно было – жуть, цены смешные! Конкурентов растолкал. Главного конкурента, Ификрата, вообще в тюрьму упек, чтоб не очень-то. Уже барыш подсчитывал, а барыш там хороший рисовался! И тут выясняется, что Ификрат этот – доверенное лицо самой супруги Цезаря! И действовал он вроде как от себя, но на самом деле от ее лица! И от лица сынка ее Тиберия! Обозлилась Ливия страшно! Метала молнии, что твой Юпитер с сиськами! А мне теперь каково? Сижу и жду участи своей. На заступничество Меркурия уповаю. Сбежать в провинцию и то денег нет, все в дело вложил! Выручай, брат Рабирий! Ради нашей дружбы!» На коленях ползал, весь край тоги слюной своей противной измазал… Омерзительное и в то же время крайне поучительное зрелище!
– А ты Цинне – что? – близоруко щурясь, спросил Тигр, рослый молодчик лет двадцати пяти. По виду – писарь преторианцев или что-то в этом роде.
– Послал по матери. Сказал, что денег нет, – отмахнулся Рабирий.
– Что он, нанимался каждому простофиле помогать? Вот не был бы Цинна рвачом, и не дошел бы до жизни такой, – студеным менторским тоном пояснила позицию Рабирия верная Вибия.
Я немного знал эту неприветливую немолодую женщину по прежней жизни. Обожательница Рабирия и, поневоле, его так называемой «поэзии», она происходила из рода предприимчивых нуворишей, чье возвышение началось при обдергае Крассе.
Она была компаньонкой Рабирия по хождениям в Потаенный Египет. Рабирий презирал ее, часто рассказывал о ней гадкие «случаи», но от ее общества не отказывался. Мне запомнился один такой «случай»: во время удушливой и жуткой мистерии, когда нужно было напиться теплой крови из вскрытой шеи черного козленка – склонить к вещей болтовне стража каких-то там Асфальтовых, что ли, Врат можно было только после совместной трапезы – в углу грохнулся светильник, это крысы впотьмах наозорничали. Но Вибия, не сообразив что к чему, со страху обмочилась. Рабирия до невозможности веселили такие вещи.
– Был бы еще этот Цинна поэтом хорошим… А так – жалкий графоман, – подал голос щуплый, весь в родинках юноша, его имени мне установить не удалось. Никто не называл его по имени.
– Да будь он хоть самим Вергилием, я все равно денег не дал бы, – отвечал Рабирий, закидывая в рот горсть гранатовых зерен.
– Интересно, п-п-почему? – еще один юноша, из рода Туллиев, внук красномолвного Цицерона. Смуглый заика с непропорционально длинными конечностями, он был медлителен и косноязычен – видать, все красноречие, отписанное богами роду Туллиев, природа истратила на деда. Внучок всегда задавал Рабирию вопросы. Но не так, как задают их, когда вызывают к полемике или просят неких сведений. Он спрашивал, как бы взыскуя духовного окормления. Так прилежные школьники просят прибавочных научений после урока у любимого учителя.
– Видишь ли, человек рожден свободным. Если, конечно, это свободный человек. И он, то есть в данном случае я, – разглагольствовал Рабирий, опершись локтем о тюфячок, – всегда волен выбирать, давать или не давать. Проблема выбора, понимаешь? Сейчас мое произволение состоит в том, чтобы не давать.
– Правильно, за все нужно платить, – с одобрением заметил Аттилий. – И Цинны это тоже касается. Пусть платит за свою глупость! А мы посмотрим, как Ливия сделает из его шкуры бубен!
Вся компания разразилась осторожненьким хохотком. Хохоча, пирующие искоса поглядывали друг на друга, чтобы не проворонить тайный сигнал умолкнуть. Этот сигнал исходил обычно от Рабирия.
Не смеялась одна Лика.
Недурная собой, с жертвенным огнем в глазах, она всегда присутствовала на этих сборищах, но находилась как бы во втором кругу общения. То ли не брали ее в первый, то ли стеснялась. Она помыкала рабами, следила, чтобы в светильниках всегда хватало масла, пробовала кушанья перед тем как их поставят на стол. Словом, делала все то, что делала некогда Ливилла и, в сущности, исполняла на публике ту же роль – Красавицы в добровольном услужении у Поэта. Только, к несчастью для молоденькой Лики, обожала она Рабирия непритворно, здесь хитрюге-Ливилле повезло больше.