— Дальше что, друг Михаил? С нами?

Теперь я повернулся к нему.

— Не думаю, Червоный.

— Знаю я, о чем ты, лейтенант, на самом деле думаешь. Мы, повстанцы, вне закона. А кто тогда закон? Капитан Топорков? Сталин, Берия, МГБ, советская власть — это твои законы? Ты согласен с этими законами, Середа? Теперь согласен?

— Я останусь здесь… Остап. — Не знаю почему, но тогда я решил назвать его по псевдониму.

Другого ответа у меня не было. Да и сейчас, когда прошло много лет, все так же себе говорю: иначе не могло быть.

— Смотри. Ты выбрал.

Отступив на два шага назад, Данила Червоный выставил вперед согнутую в локте руку с пистолетом.

И выстрелил в меня.

17

Ну, так: из госпиталя выписался под конец октября. Мог дольше валяться, у Калязина была возможность это устроить, но самому не хотелось отлеживать бока. Да и рана довольно быстро зажила. Хирург, старый львовский еврей, все удивлялся — стреляли с близкого расстояния, а пуля попала в мягкие ткани, не зацепив жизненно важных органов, крови потеряно много, но на самом деле вреда — словно на острый колышек случайно наткнулся. Промахнуться с такого расстояния — это нужно уметь…

Я не стал разочаровывать опытного хирурга. Потому что, придя в себя под утро возле тлеющей хаты, когда перепуганный ночными событиями Пилипчук лил мне на лицо колодезную воду, знал: больше ничего Червоный для меня сделать не мог. После бандеровского нападения участковый милиционер должен был или погибнуть смертью храбрых, или бежать, что наверняка закончится для него плохо, или остаться на поле боя, раненым и окровавленным. Когда врач удивлялся моему неимоверному везению и искренне радовался дурной пуле, меня так и подмывало объяснить: командир УПА не промахнулся, а сделал очень точный и мастерский выстрел — ранил меня так, чтобы причинить минимум вреда, оставив меня всего в крови. Так я стал героем, обо мне написали заметку в милицейской газете, название которой вылетело из головы, и наградили медалью.

Потом я узнал, что именно, по официальной версии, случилось той ночью в Ямках. Это рассказал, словно между прочим, следователь из областного МГБ, который снимал с меня показания и которому я изложил очень короткую историю: услышал крики, стрельбу, выскочил на улицу с автоматом, побежал на пожар, в короткой стычке с нападающими получил ранение. Подтвердив, что на многострадальное село Ямки той ночью действительно напал бандеровский отряд под командованием Данилы Червоного, следователь сообщил: бандиты встретили бешеный и неожиданный для себя отпор со стороны истребительного отряда, тех самых «штырьков», а также части местного населения. Людям, выходит, надоедают так называемые повстанцы… В стычке погиб местный почтальон, командир «ястребков» Слава Ружицкий, нападающие тоже понесли потери.

Как на самом деле убили Ружицкого, где были другие бойцы отряда самообороны, а также откуда у МГБ такие точные сведения, что действовала именно боевка Червоного, не знаю до сих пор. Вообще, для тех времен подобный случай — не из чрезвычайных. И если б я не знал, что произошло на самом деле, может, и поверил бы следователю. Кстати, крестьяне наверняка также знали, что случилось и кто кого от кого спасал: никто из минимум десятка свидетелей моих разговоров и действий той памятной ночью ни словом не обмолвился. Иначе участковый Михаил Середа был бы пособником бандеровцев… сами понимаете.

А пособничество все же нарисовалось. Как же просто все вышло! Это я потом, когда лежал и выздоравливал, сложил у себя в голове. Данила Червоный добился от меня того, чего хотел. Я доложил своему начальнику, полковнику Калязину, о настроениях в Ямках: мол, не потеряли еще люди доверия к УПА и не боятся, даже несмотря на проявления террора. Полковник, также верный служебному долгу, доложил об этом в управление МГБ, вышестоящему начальству. Там немедленно приняли меры — и в Ямки, чтобы лишить людей иллюзий относительно бандеровцев, оперативно направили спецотряд капитана Топоркова. А тот пришел в западню.

Выходит, не только я, но и Калязин неосознанно помогли Червоному ее устроить. Расчет командира оказался точным: от спецотрядов требовали активизации, а тут, выходит, их предшествовавшие действия не имеют должного эффекта. Учитывая то, что я слышал и видел, если не сразу, то на протяжении двух ближайших суток переодетые бойцы МГБ должны были появиться в селе, и Червоному, так или иначе, не пришлось бы долго ждать. Вместо того чтобы гоняться за диверсантами Топоркова, он так легко выманил энкаведистов и ждал их появления именно там, где и рассчитывал.

В Ямки я не вернулся. Как раз наступили холода, УПА сворачивала активность до весны, все силы МГБ бросали на поиск бункеров в лесах. Там мне делать было нечего. Говорили, что Данила Червоный, псевдоним — Остап, ушел из Олыцкого района, а то и вообще — с Волыни. Калязин то ли сам оставил пост исполняющего обязанности начальника милиции, то ли его настоятельно попросили — он собирался уезжать из Украины, потому что нарисовалась где-то ответственная должность. Пытался пристроить и меня, но я не согласился — вот так и вернулся обратно, в Чернигов, где с оперативной работы сам попросился снова в водители, ссылаясь на ранение.

Ничего больше не слышал о Червоном. О том, что случилось ночью, о последних словах капитана Топоркова не забывал никогда, поэтому и не люблю это кино о наших разведчиках, лучше уж «Следствие ведут ЗнаТоКи», там хоть у народа враги другие…

Вот, все, кажется. Думаю, ты без меня знаешь, о чем можно писать в вашей газете… А зачем тебе, молодому, все это, понятия не имею. Раз пришел — сам должен уяснить.

Для себя.

Тетрадь вторая
Лев Доброхотов

Украина, Волынь, весна 1948 года

1

Так вас интересует, помню ли я некоего Данилу Червоного…

А как же, очень хорошо его помню. Даже не столько его самого, сколько то время. В конце концов, за операцию по ликвидации банды так называемых повстанцев отряда Червоного, или Остапа, и за захват самого командира я тогда получил не только награду. Кстати, вдумайтесь в скрытый смысл: орден Красной звезды за арест Червоного, так вот… После того как Червоный пошел по этапу, меня перевели сюда, в Киев. Пошел на повышение, как говорится.

Здесь я немного поясню ситуацию, о которой вы, наверное, слышали. Вот вы работаете журналистом, да? Сразу пришли в газету, как я понимаю, после университета. Но ваш карьерный рост типичным назвать нельзя, ведь как оно в вашей системе обычно бывает… Сначала человек пишет внештатно, становится рабоче-крестьянским корреспондентом. Активно сотрудничает сначала с многотиражкой, где ничего не платят. Потом с районной, например, газетой — это уже на ступень выше, да и гонорар начисляют. Десятка [11] — существенная прибавка к зарплате, не правда ли? Затем, если повезет, активного автора оформляют внештатным корреспондентом, а это уже определенный социальный статус. Ну, к примеру, как народный дружинник. Да. Потом внештатника отправляют куда-нибудь учиться, он становится штатным корреспондентом — и это тоже повышение. Но всякий сотрудник районной газеты хочет дорасти до областной. Потом, если есть амбиции, целится на республиканскую. И высший пилотаж — это всесоюзное издание. Сначала — внештатным корреспондентом, например, «Комсомольской правды», дальше — работа в корреспондентском пункте, а там, глядишь, солидный собственный корреспондент. Ну и большой карьерный скачок — Москва, в худшем случае — Ленинград. Только не говорите, что среди ваших знакомых нет таких успешных людей…