Не знаю, что вы там собираетесь писать, какой материал готовите, но, независимо от этого, считаю нужным донести до вас еще кое-какую общую информацию, без которой вы вряд ли поймете, как, почему, что собственно помогло органам государственной безопасности ликвидировать бандеровские группы вообще и группу Червоного в частности именно в тот период, в конце сороковых. Хотя бы потому, что активное вооруженное сопротивление пошло на спад. Пока шла война, сосредоточиться исключительно на ликвидации УПА на только что освобожденных от немцев землях советская власть и НКВД не могли себе позволить. А вот в послевоенное время появилась возможность бросить на Западную Украину больше сил: отдельные специальные отряды, которые частично состояли из бывших партизан и полностью владели тактикой ведения боевых действий в лесах.
Параллельно выкуривали националистическое охвостье из бункеров и крыйивок: обычно УПА сворачивала деятельность с наступлением холодов, чтобы пересидеть зимние месяцы в специально оборудованных укрытиях, а мы времени зря не теряли и бросали немалые силы как раз на обнаружение и обезвреживание этих убежищ. Фактически это означало ликвидацию и, так сказать, личного состава: по каким-то своим неписаным законам бандеровцы, застигнутые нашими бойцами в бункерах, оказывали яростное сопротивление, а когда понимали, что прорваться не удастся, совершали самоубийства. Фанатики какие-то, честное слово…
Примечание Клима Рогозного: Отставной офицер КГБ при этом не упоминает, что советские солдаты и офицеры, сдававшиеся в плен, оказывались вне советских законов военного времени. Согласно личному приказу Сталина, сдаться в плен — это измена родине. А побег из плена в основном означал для беглеца трибунал и либо смертный приговор, либо огромный срок в лагерях ГУЛАГа, что приравнивалось к смерти, только медленной. Советские воины знали об этом. Тем не менее предпочитали все же сдаться, чем застрелиться.
Весной 1948-го, о которой мы с вами говорим, мы думали, что существенно ослабили ОУН-УПА. У нас даже были оперативные данные, что большинство бандитов бежали за пределы страны. Говорили о Польше, Чехословакии, Румынии и Венгрии. Но именно тогда вдруг активизировались летучие подразделения — вроде того, которым командовал Остап. Припоминаю один случай. В начале января это было, знаете, на Рождество приходится по старому календарю… Атаковали бандеровцы взвод внутренних войск где-то неподалеку от Тернополя. Когда же подоспели войска, они залегли в круговую оборону, потом обнаружили слабое место, пошли на прорыв и оставили после себя — чтоб вы понимали — сорок два человека убитых. Их тоже потрепали, только, как оказалось, гораздо меньше. Чего не отнять у бандеровцев — воевать умели, да…
Еще засело в памяти, как за три месяца, от зимы до ранней весны, они провели десять акций по волынским селам: показательно казнили предателей. Для них предатель — тот, кто сотрудничает с властью и выдает нам бандитов и пособников. Что характерно, казни совершались публично: сгоняли все село, зачитывали приговор, и никто даже слова не говорил.
Но все равно: чем дальше, тем чаще антисоветское подполье терпело поражение. Все это, молодой человек, только благодаря укреплению власти в центре и на местах. К примеру, сразу после победы объявили амнистию для осужденных бандеровцев и членов их семей. Потом националистам предложили сложить оружие в обмен на все ту же амнистию, и добровольно сдались сотни людей. Там, где не удавалось уговорить, работала наша агентура.
Наконец, мы всячески ослабляли материальную базу бандеровцев. Ведь одно дело, когда тебе нечем стрелять, и совсем другое — когда боец голодный. Благодаря агентуре мы выявляли оуновских пособников по селам, судили и депортировали их, куда следует. Организация колхозов также не способствовала тому, чтобы у потенциальных приспешников оставались запасы продуктов, которые они могли бы без ощутимого вреда для собственных семей и их благополучия передавать в леса. Поэтому велась мощная агитация против колхозов. Тем не менее наши стратегия и тактика побеждали.
Примечание Клима Рогозного: Отставной офицер КГБ здесь сознательно не говорит, что публичные акции запугивания практиковала и советская власть. К тому же Доброхотов не упоминает о так называемой Большой блокаде: предполагалось полностью отрезать подразделения УПА от сел и хуторов, замкнув их в лесах, чтобы уничтожить голодом, холодом, болезнями и непрерывными боями. По расчетам руководства НКВД-МГБ, были заблокированы, согласно административному делению того времени, десять областей Украины. Государственные границы и границы между областями и даже районами перекрывались. В селах и на хуторах стояли военные гарнизоны. Вводилась строгая контрольно-пропускная система. Если бы украинское подполье было настолько слабым, как об этом говорит Доброхотов, такие усилия власть не прилагала бы.
Вот как все складывалось: сидеть в бункерах и прятаться в лесах с автоматами бандеровцам становилось все труднее. Люди чаще отказывали им и не давали продуктов: ведь обещания свергнуть советскую власть в обмен на хлеб и сало становились все более бессмысленными. Да и власть, против которой оуновцы настраивали народ, открывала школы, больницы, давала рабочие места, снижала цены на продукты и промышленные товары. Иногда еду и теплые вещи приходилось забирать силой, с угрозами, а этого, согласитесь, никто не любит. Что же это за патриоты такие, если они забирают у бедных людей и без того скудные запасы…
В комплексе это подрывало, как вы понимаете, деятельность УПА. А вот Червоный, по оперативным данным, находившимся в моем распоряжении, меньше всего обращал на это внимание. Он оказался таким упрямым! А еще его почему-то любили в тех краях, вспоминали шепотом и с восхищением. Даже у нас на допросах задержанные по подозрению в разного рода антисоветской деятельности не сдерживались, угрожали: «Ничего, Остап до вас еще доберется! Он вам пустит красных петухов!» Именно поэтому его группа и он лично представляли для нас и — скажу без преувеличения — для успешного продвижения советской власти довольно серьезную опасность.
Можете прямо так и писать: Данила Червоный считался на Волыни особо опасным преступником. А после нескольких акций, проведенных его группой и, к сожалению, оказавшихся успешными, найти и обезвредить Червоного стало для меня делом чести.
Весной 1948 года боевка Остапа, то есть Червоного, напала на автоколонну, в которой была машина нового начальника Луцкого военного гарнизона.
Обычно бандеровцы не вступали в стычки с регулярными частями, сосредотачивались на подразделениях МВД, и это было понятно: бросить вызов армии — значит ускорить свой и без того близкий конец. Но, как решил я тогда, Червоный хотел пойти ва-банк, именно поэтому вконец обнаглел, так как терять ему особенно было нечего. К тому же нападение на колонну — серьезная акция, которая, как ни крути, получит огласку и наделает шуму. Конечно. И если у бандеровцев получится выпутаться живыми, их реноме в глазах антисоветски настроенного населения подскочит. Следовательно, Червоный еще какое-то время сможет пользоваться расположением людей и продолжать деятельность, опираясь на националистическое антисоветское подполье.