– Спасибо, – поблагодарил я женщину-доцента, внеся номер сотового Чекулаева в свою телефонную книжку. – Так вы утверждаете, что Жанна и Валентин Георгиевич были знакомы уже тогда, когда Жанна училась на первом курсе? – переспросил я для пущей уверенности.
– Я же говорю, – почти сердито посмотрела на меня Анна Витальевна, – она начала обхаживать его сразу, как поступила в университет. Проходу ему не давала: поджидала его после лекций и около университетского корпуса, сюда приходила, на кафедру, подстраивала как бы случайные встречи на улице. А как жену Валентина Георгиевича убили, то путь к его сердцу оказался открыт. Чего, конечно, не упустила Жанна. И через год после убийства супруги Валентина Георгиевича Жанна женила его на себе. И теперь вертит им как хочет. Заставляет его писать эти романы вместо того, чтобы заниматься наукой. А что, – произнесла с сарказмом женщина-доцент, – быть женой профессора да еще и писателя, известного всей стране, очень престижно. Это значит, что, имея такого мужа, она тоже собой что-то представляет. Ну, так ей хочется думать. Но на самом-то деле она пустая и эгоистичная женщина, каких сегодня пруд пруди. – Анна Витальевна вдруг серьезно посмотрела мне прямо в глаза: – Может, это она и подстроила смерть супруги Валентина Георгиевича. По крайней мере, я такого не исключаю…
– Вы и вправду так думаете? – быстро спросил я, впившись взглядом в лицо женщины-доцента Благовещенской.
– С такой девицы это вполне может статься, – без обиняков ответила мне Анна Витальевна.
– Поня-а-атно, – протянул я и немного помолчал. А потом сказал, как бы сам себе: – А мне показалось, что она его по-настоящему любит…
– Да это у нее не любовь, а болезнь какая-то навязчивая, – почти вскрикнула в сердцах Анна Витальевна.
«А ваша неразделенная и безнадежная любовь, Анна Витальевна, разве не навязчивая болезнь?» – хотел было спросить я, да вовремя удержался. Незачем было обижать несчастную женщину-доцента. Ибо любовь – это кому счастье несказанное, а кому и безграничное горе. Разве не так?
* * *
Вернувшись домой, я принялся готовиться к нашей с Ириной вылазке на природу. Достал палатку, сложил в рюкзак большое одеяло, пакет с десятком картофелин, буханку серого хлеба, батон, пару луковиц, пакетик с лавровым листом и перцем горошком (это для ухи), палку копченой колбасы и кусок сыра, обнаруженный мной в холодильнике. Ко всему этому присовокупил железную баночку с классическим цейлонским чаем (мы невесть какой чай из одноразовых пакетиков принципиально не пьем), пачку печенья «Сливочное» и банку из-под кофе, наполненную сахарным песком. В кармашек рюкзака положил соль, спички, ножик и средство от комаров. В другой кармашек – половину рулона туалетной бумаги, мыло в мыльнице, полотенце и еще по мелочам разного необходимого и не очень.
Удочки в брезентовом чехле, как раз две, несколько блесен-вертушек и воблеров я нашел на балконе во встроенном шкафу. Там же были обнаружены котелок и старый чайник с закопченным дном, который и был предназначен для того, чтобы ставить его на огонь. И все время, пока я собирал походные манатки, меня одолевали мысли. Естественно, связанные с моим журналистским расследованием.
Почему Жанна и Валентин Георгиевич скрывали свое давнее знакомство, начавшееся еще за два года до убийства Анны Чекулаевой? Чтобы их не заподозрили в ее убийстве?
И если Чекулаеву не убивали ни Павлов, ни старушка Дробышева (ее я, в общем-то, всерьез и не подозревал) и ни Вика, то на подозрении остаются двое: Жанна и сам Валентин Георгиевич. Ибо больше некому. Плюс кто-то из них является и заказчиком убийства Геннадия Павловича Нехватова, подобравшегося слишком близко к разгадке гибели Анны Чекулаевой. Ну и порешил отставного опера Коломийцева тоже кто-то из них. И, судя по способу убийства, этот кто-то – тот самый человек, который убил Анну Чекулаеву.
В общем, я был уже близок к разгадке всех этих убийств. Оставалось совсем немного. А именно, выяснить, кто убийца: Жанна или Валентин Георгиевич. Или они оба…
Спать я лег пораньше. Зная, что, если Ирина сказала, что заедет за мной в пять утра, значит – заедет именно в пять.
В эту ночь мне снилась рыбалка. Как будто мы с Ириной уже приехали на место: это оказался бережок какой-то небольшой речки. Поставили палатку, позавтракали бутербродами с колбасой и сыром, запивая их чаем, и стали рыбачить. Долго сидели, глазея на поплавки, пока не наступило время обеда. И тут пошел нешуточный клев. Мы натаскали целую кучу гупешек, с десяток скалярий, несколько дискусов и одного глазчатого астронотуса. Откуда здесь, в этой речке, взялись аквариумные рыбки, нас почему-то не волновало и не удивляло.
Потом Ирина, напевая песню из детства ее отца про волны, которые «и стонут, и плачут, и плещут на борт корабля», чистила рыбок, и мы вместе варили уху и самозабвенно пели:
Нелегкой походко-ой матросско-ой
иду я навстре-ечу-у врага-ам,
а после с побе-едо-ой геройско-ой
к скалистым верну-усь берега-ам.
А волны и сто-онут, и плачу-ут…
Когда уха была почти готова, невесть откуда взялся огромный мужик с черной бородой, растущей прямо от глаз, в телогрейке и кирзовых сапогах. На его плече висела длинная старинная винтовка с трехгранным ржавым штыком. Мужик выругался по-польски, пнул по котелку, залил костер и повел нас на расстрел. Он довел нас до самой воды, снял с плеча винтовку и стал целиться сначала в меня, а потом в Ирину.
«В меня стреляй, гад, в меня!» – закричал я, но в результате получился какой-то писклявый шепот.
Мужик ухмыльнулся и стал целиться в меня. Я зажмурил глаза, ожидая выстрела, но его почему-то не последовало.
Так, с зажмуренными глазами, я простоял долго. Час, наверное, а может, целых два. А когда открыл их, то увидел Ирину. Она склонилась надо мной и, усмехнувшись, произнесла:
– Вставайте, граф. Вас зовут из подземелья…
– Чего? – не понял я спросонок.
– Вставай, я приехала. Уже пять минут шестого…
Эх, ребята! Как славно на природе в конце мая! Все уже зелено, что должно было позеленеть, причем зелень эта сочная, яркая. Это я про траву и листья, разумеется.
А место, куда меня привезла на своем «Жуке» Иришка, и впрямь было замечательным. Настоящий нетронутый кусочек природы: неширокая река, пологий берег с песком и галькой. Позади небольшая зеленая полянка, сокрытая от людского взгляда кустами и деревьями, преимущественно ольхой и березой. Сразу за полянкой – овражек, поросший мать-и-мачехой и калужницей. Подле небольшого овражка березка, изогнутая, как знак вопроса.
Рядом с нами – ни единой души. Тишина невероятная, какой просто не бывает…
На том берегу реки тоже безлюдно, хотя видно, что места там хоженые и наезженные. И не подумаешь, что это юго-восток Москвы и до ближайшей улицы под названием Заречье не более двух километров. Кстати, как называется речка? Такой вопрос я задаю Ирине и получаю ответ: