— Точно.
…Когда он подходил к вагону-ресторану, то вспомнил, что, пока одевался, забыл конверт на своей кровати. Вот дурачина! Савинов даже остановился, обернулся. А если вернуться? Вот так, за одним только конвертом? За несчастным куском бумаги, присланным от человека, который кажется ему жалким, слабым? Нет, он будет выглядеть глупо. Так, может, найти другой предлог? И заодно забрать конверт? Тоже вряд ли годится. Рита умна, поймет его ход, и он будет выглядеть еще глупее.
Заказывая обед, Савинов думал только о конверте, оставленном им в купе. Маленький негодяй сам давно уже спятил и теперь пытается всеми силами потянуть за собой Риту и его самого.
Бокал красного вина не нагулял ему аппетита, как он предполагал. Когда Савинов заказал еще один, поезд, замедлив ход, остановился на станции «К». Та же суета на перроне, разве что совсем уж провинциальная, жалкая. Через сутки они окажутся на Московском вокзале Петербурга. Потом гостиница — какая, выберут по дороге. Потом? Музеи, театры, все, что угодно. Только бы отмахнуться от предыдущей жизни, от темной ее стороны…
— Сколько мы здесь стоим? — спросил он у проходящей мимо официантки.
— Три минуты.
Поезд тронулся и медленно пополз вдоль перрона. Прощай, станция «К». Век бы тебя не видеть. Убогое здание вокзала, входящие в него люди. Он сощурил глаза, хотя и видел хорошо. Как-то неприятно екнуло сердце, но лишь на мгновение. Нет, показалось. Как глупо…
Прошло полчаса, он встал из-за стола и, предупредив официантку, что скоро вернется, пошел в свой вагон. И с каждым шагом он шел все скорее, на подходе едва не сбив с ног проводницу.
Он открыл дверцу купе. Риты не было. Ее вещей тоже. На кровати лежало открытое письмо Ильи Инокова. Стоило заглянуть туда, как с пяти страниц рвануло что-то истеричное, безумное. Давно уже ненавистное ему. Но не письмо было главным. Что значат слова? Пустой звук. Толстым письмо было, конечно, не из-за пяти рукописных страничек. По кровати были разбросаны листы их договора, когда-то сгоряча порванные, а теперь склеенные скотчем.
Савинов взял одну из страниц письма. Что ж, теперь ясно: его злодейство подтверждено документально! Угрозы отнять кров и средства к существованию, пустить обездоленного художника и его старую, больную мать по миру становились реальностью. О, кровожадный деляга Савинов Дмитрий! Сколько ты принес горя несчастному живописцу, заставляя под плетью рисовать ангелов и солнечные цветы, от которых теперь самого художника тошнит, которые он ненавидит! О, несчастный мальчик с кистью, омывающий слезами ноги прекрасной возлюбленной, которой сам он нелюбим. Хочется вместе с тобой упасть на колени и рыдать. Царапать ногтями лицо, да что там — просто рвать! — и посыпать голову пеплом!..
Со злостью, граничившей с яростью, Савинов смахнул с кровати листы договора. Мерзавец! Господи, какой же проходимец этот мальчик, юноша, Илья?! Что же это он, научился хитрить у своего старшего товарища? Увлек в историю его жену, которую хлебом не корми, дай быть сострадательной! Он покачал головой: и надо же было ему забыть об этом письме? Фантастика. И что теперь? Нет, ему не показалось, это ее он увидел из окна вагона-ресторана входящей в здание вокзала.
Ее.
Итак, Риты нет. Она сошла с поезда.
Савинов повалился на ее кровать. И, закрыв глаза, в который уже раз, но только не во сне, увидел ступающего с мокрого тротуара, в ливень, на дорогу Илью Инокова. Увидел разрастающиеся слева фары, грохот трамвая. Нет, шалишь, теперь его рука не схватила бы мальчишку за шиворот, чтобы остановить, но толкнула бы — почти швырнула, с яростью и силой — под колеса. Как это уже было в одном из его снов…
Он решил ехать дальше. Пусть в Петербург. Он загуляет там, забудется…
К вечеру, когда солнце готово было вот-вот зайти, поезд остановился на станции, название которой и разглядеть даже не удалось. Здание вокзала, длинный перрон, скамьи. Минута оцепенения, и потом опять — в путь. Одному лучше лететь на самолете, чтобы поменьше думать о времени. Ему не верилось, что на противоположной полке, всего несколько часов назад, они занимались с Ритой любовью. С этим внезапно охватившим их чувством между ними вновь вспыхнуло что-то важное, главное, давно терзаемое разными обстоятельствами. Все недомолвки отступили. Спрятались перед чем-то ярким, сильным. «Выброси его по дороге», — сказала она о конверте. Всего-то и надо было — взять чертов конверт, порвать и пустить клочки по бескрайним российским просторам — виться хвостом вслед убегающему поезду. Не догнали бы. Но он этого не сделал. Просто забыл!..
Состав дрогнул раз, второй раз.
Когда поезд двигался мимо перрона, так медленно, точно раздумывая, набирать ему скорость или нет, Савинов вышел в коридор и случайно посмотрел в окно. На перроне, у длинной скамьи, весело болтали три дамы, от которых глаз нельзя было оторвать: все в ярких полушубках, в брючках в обтяжку, в необычных шапочках. (Одна из дам так и вообще оказалась негритянкой!) На скамейке возвышался плотный чехол контрабаса, похожий на ядерную бомбу, и другие чехлы — от скрипки, гитары, кларнета, да бог знает от чего еще. Ансамблю не хватало только рояля за скамейкой! Дам сопровождал элегантный мужчина в длинном рыжем пальто и рыжей шляпе, с конским хвостом смоляных волос за спиной. Он обернулся тотчас, как окно медленно ползущего поезда, — то окно, откуда сейчас на них смотрел Дмитрий Савинов, — поравнялось с ним…
— Диксиленд! — усмехнулся кто-то позади Савинова. (Он резко обернулся — это был толстяк в спортивном костюме из соседнего купе.) — А барышни-то какие! Как попугаи или фламинго! — кивнул на окно толстяк. — Одно слово — заграница!
Но Савинов не ответил — вновь прилип к стеклу. Инструменты и роскошные дамы — все пронеслось мгновением. Он не мог оторвать глаз от мужчины в рыжем пальто, от его лица: смуглого, язвительного, с глазами навыкат. Он был похож на сатира, пересмешника. С лживыми, ледяными глазами!
Их взгляды пересеклись почти сразу…
Да, именно этот человек когда-то пообещал ему, Дмитрию Савинову, золотые горы! И он же вытолкнул его из машины — там, в черной звездной пустыне над землей…
— Я в вагон-ресторан, компанию не составите? — спросил позади Дмитрия Павловича все тот же толстяк. — У них котлеты по-киевски — объеденье! Я так успел распробовать, каюсь!..
Перрон уже медленно полз назад. Нажав на замки, Савинов рванул окно вниз, но оно не поддалось. Рванул второй раз, третий — впустую!
— Принц! — прохрипел он. — Принц…
Элегантный мужчина в рыжем пальто тоже провожал его взглядом. Одна из дам что-то щебетала ему на ухо, две другие вторили смехом, но франт не слушал и не слышал ее. Уперев в пассажира поезда острый, как клинок, взгляд, он, кажется, повторял одну только фразу: «Вы все напутали, уважаемый Дмитрий Павлович! Все напутали. И узел этот вам уже не развязать!..». А потом музыкант одернул своих спутниц и указал на него, Савинова. Что-то быстро сказал им, точно в двух словах открыл секрет. И три разнаряженные женщины, сделав большие глаза, замахали ему, Дмитрию Павловичу, ручками. Так они и здоровались с ним, и прощались одновременно. А музыкант приложил пальцы левой руки к тонким губам и… послал прилипшему к стеклу пассажиру воздушный поцелуй!