– Не знаю. Но я поняла, что Эви – это имя коня. Что вам его очень жалко. И что вы встретитесь с ним, когда умрете, – с ученической обстоятельностью повторила умница Мелика.
– Ты поняла правильно, – кивнул варвар.
Мелика по-своему, по-кроличьи просияла.
– А можно мне сесть с вами? – вдруг спросила Гита. – А то у меня ноги устали. И… мне страшно.
– Садись возле Мелики. – Фрит привстал с места. – А я пока сделаю важные дела. А потом мы пойдем. Все вместе.
– А попить у вас есть?
– Только вино… Но оно совсем некрепкое! – торопливо заверил девочек Фрит и потянулся за своей флягой.
Для этих девочек ему было не жаль честного вина. Для этих девочек ему вообще ничего было не жаль.
Стоило ему приметить две нескладные фигурки, кружащие по заколдованным Полям, как Фрит понял: вот она – жертва, угодная Рогу. Сама идет к нему.
И еще он понял: теперь за Эви беспокоиться нечего. Потому что искони не знал его народ жертвы лучше девственницы. А уж тем более двух…
Недоброе, низкое ликование прямо-таки распирало Фрита, учащало дыхание, румянило ему бледные щеки. Но он быстро взял себя в руки. Ведь жертва – это не убийство. Жертва должна быть предложена как полагается – без слез и воплей, без грязи и страха.
Нельзя испугать славных Мелику и Гиту, невесть за какой выгодой забредших в самую пасть к Хуммеру. Лучше, если они сами не заметят, как умрут. И здесь вино окажется очень даже кстати…
– Пейте, хорошие. Согревайтесь, – поощрил девочек Фрит.
Храбрая Гита присосалась к фляге и сделала три больших глотка.
Мелика ограничилась одним. Винная сладость была тяжелой, но приятной, ласкающей. Она пила спиртное в первый раз и, конечно, с непривычки поперхнулась.
Гита стукнула подругу по спине, приговаривая «дурочка, дурочка».
А Фрит лишь искоса поглядывал на них, разгуливая поодаль.
К жертвоприношению нужно было еще приготовиться – очертить круг, омыть руки, очистить огнем меч, обратиться к Рогу. Он, конечно, все видит, но вдруг что-нибудь неотложное отвлекло его – какой-нибудь запропавший в горах табун?
Наскоро собрав сухой травы и приблудных деревяшек явно обозного происхождения, Фрит принялся разводить костерок, время от времени с умилением поглядывая на Мелику и Гиту, – он испытывал к обеим нечто вроде тихой, невыразимой по-человески нежности.
Девочки размякли от хмеля и теперь чирикали без умолку.
– А красивая шкура у Эви, правда? Такая мягкая, – говорила Мелика, поглаживая вдоль шерсти надувшийся, пыльный конский живот.
– Красивая. Сразу видно, кровленый конь! – с видом знатока причмокнула Гита.
– Как это «кровленый»?
– Это значит хороших кровей.
– А если б плохих кровей, то что?
– Плохих был бы похож на вашего Серко. Шея толстая, ноги короткие, с козинцом, хвост ободраный и рожа бандитская.
– Во-первых, Серко не наш… А дядин, – уточнила Мелика. – А во-вторых, он мне все равно нравится… Он знаешь какой хитромудрый! Хотя Эви, конечно, покрасивей будет…
Фрит расплылся в улыбке. Все идет чудно да гладко. Лучше и быть не может. Как хорошо, что девочкам нравится конь! Значит, их легкости будет нетрудно ради него уйти из этого неправильного мира в промытые Солнцем Праведных чертоги господина Рога. А ведь это так отрадно – когда жертва совершается естественно, без скрежета зубовного, без воплей. Фрит осторожно водрузил на трескучий дымный язычок костра лезвие короткого меча.
– Если бы у меня был такой конь, как Эви, и его бы убили, я бы, наверное, сильно плакала, – предположила Мелика.
– Да тебе плакать – что с горы катиться, – хохотнула Гита.
– А что тут плохого?
– А то, что на каждый чих не наздравствуешься. А на каждого покойника – не наплачешься.
– Какая же ты бессердечная! – строго сказала Мелика. – А вот если бы я умерла, ты плакала бы?
– Ясное дело!
– Честно? Вот скажи честно! – не отставала Мелика.
– Да плакала бы! Плакала!
– Поклянись здоровьем!
– Клянусь. Здоровьем. Ну, честно клянусь! И даже здоровьем мамы! – Гита подвинулась к Мелике и обняла ее за плечи, как недавно Фрит.
Сентиментально хлюпнув носом, Мелика обвила руками талию Гиты и прислонила голову к ее шее – еще по-отрочески худоватой, но уже по-женски томной. Она игриво потерлась носом там, где за ушком отмель белой кожи обтекал невесомый каштановый пушок не доросших до прически волос, и умиротворенно смежила веки. От Гиты пахло мамиными духами. Мелика набрала полные легкие сладкого апельсинового эфира и тихо-тихо заскулила – от усталости, от вина, от избытка чувств. А потом выпростала голову, уложила ее на плечо Гиты и закрыла глаза. Так ей было покойно и тихо, словно бы в волшебной колыбели или в июльской речной воде, да-да, в воде – теплой, желтой, пузырящейся и цветущей среди земляных берегов, ощетинившихся аиром. Гита тоже смолкла, притаилась и закрыла глаза.
Так они и сидели молча, обнявшись.
Алел закат, обливая равнину червленым золотом.
Аккуратно обтерев закоптившееся лезвие о край своего серо-голубого плаща, Фрит приближался к девочкам сзади. Он держал меч наготове.
Идеальный миг. Лучшего не будет.
Снести головы обеим можно одним ударом. Только замахиваться нужно со стороны Гиты. Потому что, если лезвие меча попадет на растрепавшуюся косицу Мелики, волосы пресекут скорость, и тогда визгу не оберешься. Церемонное благолепие момента куры лапами загребут.
Неслышно ступая, варвар шепотом воззвал к господину Рогу.
Жизненные соки прилили к его мышцам, сердце оглушительно грохнуло. В последний раз Фрит посмотрел на Эви, чуть задержавшись взглядом на проточине, что зрительно делала его длинную тонкую морду с черными кратерами ноздрей еще более длинной. Сколько лет он гадал, на что она, эта проточина, похожа! Но теперь отгадка пришла к нему сама. На засов она похожа. На засов, что запирает намертво Железные Ворота, через каковые только и можно попасть в Слепую Степь, туда, в рай коней. На засов, который ему нужно отодвинуть.
Фрит медленно поднял меч… И в последний раз спросил себя – все ли в порядке?
Слова сказаны, пусть и шепотом. Сердце – подвешено в священной пустоте. Оружие – чисто.
Но что-то все же не так.
Фрит помедлил. Ах да! Шапка! Да кто же совершает жертвоприношение в шапке!
Свободной рукой Фрит стянул с макушки кайныс и, не глядя, зашвырнул его за спину.
Небрежно спланировав, шапка коснулась куста полевой ромашки и на нем уселась – гигантский гибрид южной бабочки с океанской медузой.