Кукылин вытащил из-под себя тяжеленную чушку и провел пальцем по покрывавшей ее копоти.
– Вот ложе, достойное воина, отдыхающего после геройской битвы! Да, здорово ты снес все три головы тому гнусному подражателю троллей в подвале.
Что это я все ни о чем…
– Уж как всегда, – сказал Фенрир.
– Да, так сейчас ты с собаками и едой летишь к себе домой, а я потихоньку, дня за полтора, гоню этот драндулет к тебе же в усадьбу.
– А хорошо ли засвечивать его усадьбу такой наводкой? – спросил Фенрир.
– Броневик, набитый сокровищами, да еще с таким треплом за рулем?
– Троллю никогда не понять того, кто сродни богам. Я так уделаю данный экипаж, что не только о грузе никто спросить не подойдет, но и ваще всякий, кто меня увидит, постарается об этом забыть, как о страшном сне.
– Рыбы давай, – напомнил о своем существовании Мидир.
– Давай намедни кашей подавился, – ответил Горм.
Кто восковые свечи нес,
А кто могилу копал.
Невеста гадала о женихе,
Куда же он пропал.
Мать его приподняла покров,
Печальна и тиха:
«Невеста, подойди сюда,
Признай своего жениха.»
Женщины плакали навзрыд,
Катились слезы из глаз.
Невеста падала без чувств,
Наверное, тысячу раз.
В слезах и в горе ночь прошла
До раннего света зари.
Где ночью лежал один мертвец,
Наутро стало три.
Был мертвым рыцарь молодой,
Невеста мертвой была,
А вслед за ними перед зарей
От горя мать умерла. [25]
Нулиаюк провела по струнам лютни и опустила голову. Тангиты сидели в молчании, только в костерке, никак не желая разгораться, потрескивал толстый растрепанный роман «Записки некрохирурга». Киавак встряхнул головой, откинув назад длинные волосы, и сказал:
– Сейчас редко встретишь настоящую любовь, а почему?
Нивиаксиак ответил, задумчиво глядя на язычки пламени:
– Раньше мертвецы не разгуливали среди живых.
– И девушек крали в жены, а не на мясо, – добавил Торнгарсоак. Он хотел сказать что-то еще, но вместо этого насторожился и поднял руку кверху, призывая товарищей сохранять молчание.
Тангиты выбрали для привала дом у дороги с сохранившимися тремя стенами и куском перекрытия второго этажа. Где-то вдали, за неразличимым в вечной дымке горизонтом, сотни лет назад заброшенная дорога упиралась в зловещие руины Укивака. Единственный след в пыли, обрывавшийся у дома, был оставлен набитым едой, боеприпасами и наркотиками броневиком барона – искателя приключений. Тем не менее, до тангитов доносился звук мощного дизеля. По дороге кто-то ехал, причем со стороны, противоположной развилке с мамрохпакским трактом, откуда держали путь тангиты.
– Кымыргук, Ынап, Нулиаюк – за дом, остальные – за мной, в машину! – Киавак, подхватив арбалет, распахнул люк броневика.
В дымке забрезжили очертания громоздкого движущегося сооружения.
Занимая место за штурвалом, рядом с Киаваком, Торнгарсоак хлопнул себя по бедру:
– Это гусеничный тягач довоенной постройки!
Подтверждая его слова, древняя колымага окончательно выбралась из марева. Вся она, от траков гусениц до кончика радиоантенны на командирской башенке, была покрыта тонким слоем копоти. Смотровой люк водителя был закрыт.
– Некстати ты помянул мертвецов, – крикнул Киавак Нивиаксиаку, стоявшему у пулемета в башне.
– Ништяк, мертвецы не мертвецы, на раз по асфальту раскидаем! – сказал Напакыгту, с гранатой в руке устроившийся на полу у открытого люка.
– Ныкай ананас! – Киавак тоже перешел на наречие тангитов. – А ну, лосось, ноздри накинул! Ныкай ананас!
– Я твой нюх топтал!
– Мой топтал, да своим на гвоздь попал, секундявый пипир! Вот что, – Киавак снова заговорил на кыгмикском. – Мертвецы тебя не трогают, и ты их не трогай!
Тягач приблизился настолько, что грамотный Торнгарсоак мог разобрать кроваво-красные надписи на броне: «Доставка трупов населению», «Укивакский питьевой гной», «Мумия – лучший подарок!», «Стопроцентную гарантию дает только морг», «Обглодай кости своих предков!» и так далее. Не замедляя хода, зловещая машина пропылила мимо броневика тангитов и канула в марево.
– Где ночью лежал один мертвец, наутро стояло три, – сказал Киавак. – Вот и вся любовь…
– Смотри, смотри! Это Йего Бросай, а тот, рядом с мешками, с тюленьей шкурой в зубах – Йего Черепов. Фенрир, дай план покрупнее. Ага. А это мешки.
– Почему они на молнии? Ваша светлость говорили, что птицы откладывают их вместо яиц.
– Это гораздо удобнее, чем просто яйца. Скорлупа разбилась – и все, а в такой мешок птенец, когда уже вылупится, сможет залезать греться и спать, пока не подрастет.
– Горм, пожалуйста, не бери Нетсилик за плечо.
– Чего?
– Я тебе говорил – хочешь, бери ее в жены, хочешь – в наложницы, ты отказался, так теперь не бери ее за плечо.
– Связь-то какая? Вы что, размножаетесь взятием за плечо?
– Как не совестно вам, барон Горм, говорить при барышнях этакие гадости!
Отпустите мое плечо, раз брату не нравится. Я так совсем не против, и понимаю, что вы не в этом смысле.
– Что за народец – один секс на уме! Вы на себя бы все посмотрели – вам о душе только думать при такой заморенной комплекции. То ли дело птицы.
Отожрались, ядрена мышь, починили челноки, два раза спускали новые партии переселенцев с орбиты, теперь еще одну ждут, харчей много, делать нечего, им прямой резон заняться продолжением рода. Фенрир, вот этого барышням действительно можно было не показывать.
На простыне, повешенной на стену затемненной обеденной залы донжона, куда простенькая макроприставка к очкам, сконструированная Гормом из линз поломанной подзорной трубы, проецировала сцены птичьей колонизации острова Тулик, Куды, Совой и Двойной только что живьем разодрали на части морскую черепаху, а Интриллигатор Карманный спикировал на кучу ее дымившихся внутренностей и улетел, унося печень размером едва меньше его самого.
В лавовых туннелях у подножия центральной горы острова лежали слабо шевелившиеся мохнатые мешки, в которых росли детеныши. Несколько хотов и насолотов возились у стартовой катапульты, установленной в конце вымощенной листами обшивки разбитых морских судов посадочной полосы. Универсальный робот брел, увязая в песке, в направлении бухты, волоча за собой по песку ржавый и погнутый коленчатый вал от двигателя внутреннего сгорания.