Он сразу же ударил еще раз.
Треск еще громче. Он почувствовал, как одна из планок сломалась. В комнату проник тусклый свет, снаружи уже, наверное, вечер или ночь. Он снова собрался с силами, следующий удар получился лучше. Сразу несколько досок поддались. Он бросился вперед и разломал их полностью.
Через пару секунд Филип смог посмотреть на улицу.
Там было темно, но откуда-то проникал слабый свет. Совершенно ясно, что они за городом. Он разглядел верхушки деревьев в ночном небе.
Пахло чем-то знакомым.
Нет времени, нужно действовать быстро.
Он продолжал ломать доски руками, наплевав на боль в них. Он машина. Робот.
Он вскарабкался на подоконник.
Взглянул вниз.
Белая поверхность, снег там, внизу. Кажется, метра три. Сойдет.
Он прыгнул.
* * *
Наверное не стоило оставлять Эмили одну, но это не должно отнять много времени.
И Тедди сам себе пообещал сделать это сегодня. Он стремился стать мужчиной, который держит свое слово.
Ровно девятнадцать лет назад умерла мама. Он поедет к отцу, чтобы помянуть ее.
К тому же он готов ответить за каждое слово, сказанное Эмили. Она с самого начала вела себя, как стерва. Пусть на себя и пеняет. И разбирается со всем сама.
Он не будет просить прощения, но он написал Яну из «Редвуда» и спросил, как дела с ДНК-анализом.
Кое-что в этой стране ему теперь в новинку: электронные сигареты, дезинфицирующий гель, который выставляют у каждой раковины в дополнение к мылу, частные аптеки, которые больше не беспокоятся о продаже лекарств, а сбывают косметику, средства для похудения и ополаскиватель для рта.
Другие вещи остались прежними, как будто кто-то их заморозил на то время, что он провел за решеткой. Торговля наркотой на пятачке на площади Сергеля, отсутствие стокгольмских клубов в Высшей лиге, огромная реклама «H&M» в метро с моделями, еще более тощими, чем конченые наркоманки, с которыми он вместе сидел.
Реклама должна вызывать желание обладать, в этом ее прямое назначение. Но чтобы она работала, нужно, чтобы зритель чувствовал себя хуже людей с картинки. Если тот, кто смотрит на эту модель, сам красив и здоров, то нет стимула покупать эту одежду. А если слишком самодоволен – то зачем еще себя улучшать через бесконечные покупки?
Тюрьма была местом, где можно расслабиться без рекламы и брендов, которые тебе навязывают.
Линда уже была сегодня у отца, это было первое, что Тедди от него услышал, переступив порог.
На комод, где всегда стояло фото мамы, Боян сегодня поставил поднос с тремя свечами. Две из них уже горели. Стекло фоторамки отражало дрожащие огоньки.
На стене висело несколько картин маслом, их Тедди помнил еще с детства. На одной – избушка на фоне осеннего пейзажа. На другой – плачущий малыш, стекающие по его щекам капли больше похожи на бриолин, чем на слезы. В детстве его удивляло, почему этот малец не высморкается или хотя бы не вытрет лицо рукавом.
Отец протянул ему спички.
– Izvoli [15] .
Тедди прикрыл глаза и увидел перед собой мамино лицо. Кожа у нее такая гладкая, а глаза так радостно сияют. Но когда она моргнула и подняла взгляд на него, их выражение изменилось. Беспокойство, страх.
Может быть, она уже тогда догадывалась, что из него выйдет. Во что он ввяжется.
Он зажег свечу.
– Помнишь, как она за тобой ухаживала? – спросил отец.
– О чем ты?
– У тебя был отит, а она сидела у твоей постели.
– И я говорил, где меня гладить? По спине, по щеке, по волосам. Я только так мог заснуть. И я этого никогда не забуду.
Отец положил спички в коробок.
– Выпьешь кофе?
– Нет, спасибо, уже не успею.
– Почему ты вдруг так занят?
– Пару дней назад подвернулось одно дельце.
– И что это?
– Почему ты спрашиваешь?
– Потому что хочу знать. Зачем люди задают вопросы?
– Ты раньше никогда не спрашивал, чем я занимаюсь.
– Я знал, чем ты занимаешься.
– И почему ты ничего не сказал, почему же не пытался меня воспитывать?
– Будь добр, не говори так со мной.
Отец подошел к креслу и опустился в него. На нем была та же застиранная одежда, что и всегда. Даже бурые пятна от шоколада, который Тедди пролил, когда ему было семь, были на месте.
Тедди подумал, что не только походка у отца изменилась, говорил он теперь тоже медленнее.
– Меня наняла юридическая фирма, папа, – сказал он.
– Что ты говоришь! Парнишка-серб заделался адвокатом? Я-то думал, мы можем только в ресторанах работать или пойти гангстеры и футболисты.
Тедди вспомнил, как Иван все детство бесплатно обедал у них в ресторане, отец разрешал.
– Но я не адвокат.
– Да знаю я, ты только вышел из-за решетки. Но я рад, что у тебя есть настоящая работа.
У Тедди зазвонил телефон. Он поднял трубку и услышал слегка возбужденный голос Локи Оденсона:
– Я нашел кое-что интересное, чертовски интересное.
Тедди направился к двери.
– Мне пора, – сказал он отцу. – Нужно работать.
На стене здесь висело изображение «лестницы жизни». Тедди вспомнил, что оно принадлежало еще бабушке, маминой матери. Цветочный орнамент обрамлял картину, где жизнь человеческая показывалась на примере пары, которая поднимается по лестнице до пятидесяти лет, а после ступенька за ступенькой спускается. В двадцать они стоят с прямыми спинами, без морщин и без забот. В восемьдесят они сгорбленные и скрюченные и почему-то обиженные. Или печальные.
– Хочешь как-нибудь пойти со мной в церковь? – спросил Боян.
– В церковь? Ты стал верующим?
– Может, и не стал, но там хорошо. Встречаю земляков, которых я не видел много лет.
Боян уселся на табуретку под картиной. Он вздохнул.
Тедди стал завязывать шнурки, продолжая думать об отце.
– Тедди, – спросил Боян, – все правда в порядке?
– Папа, ты не веришь, что я справлюсь?
– Ты должен быть правдив с самим собой. Иначе нельзя быть честным с другими.
– Ты становишься, как Старец Зосима, с религией и всем прочим.
Боян расплылся в улыбке.
– Смотрите-ка, ты помнишь, мальчик мой.
– Да, ты мне много читал.